Читать книгу "Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья - Иван Кузнецов"

– Жака де Моле. Но он – не настоящий. Настоящий Великий магистр стоял рядом.

Опытные и умудрённые немецкие спириты пооткрывали рты, а потом стали наперебой уверять, что чувствовали вот именно нечто подобное: что рядом находится неучтённая мощная фигура. Но это же непорядок! А раз непорядок, то и быть не может. На меня посмотрели с уважением.

Прощаясь, ведущий сеанса – старый, хмурый спирит – с обычной для него преувеличенной мрачностью обратился ко мне:

– Вы делаете успехи, фрейлейн.

Неистребимое самомнение!

* * *

Впоследствии я стала на любом сеансе, чему бы ни был посвящён, практиковать свой, более удобный, способ работы: самостоятельно вслушиваться в ответы духа. Нехитрый трюк заставил немецких спиритов считать мой дар уникальным. Я было собралась предложить им свой способ, а потом решила назначить его нашей государственной тайной, раз он оказался столь эффективным, и бережно хранить…

Что интересно: тибетские ламы, которые ведь почти ничего не озвучивают, кроме молитв, тоже не поторопились обратить внимание своих немецких учеников на важность молчаливого восприятия тонкой реальности. Напротив, с аненербовцами ламы прилежно разгова ривали. Поэтому я подозреваю: не так тибетские просветлённые сочувствовали фашистам, как тем хотелось бы…

Потекли дни и недели, заполненные работой в одном из самых секретных отделений «Аненербе».

Итак, где же я оказалась?

«Аненербе» – не просто научный центр, состоящий из отделений и лабораторий. «Немецкое общество по изучению древних сил и мистики» было огромной организацией, внутри которой подразделения имели достаточную автономию – вроде институтов в составе Академии наук. Во всяком случае, для секретных подразделений это было именно так.

Отделение оккультных наук, куда я попала, располагалось в здании, полностью принадлежавшем «Аненербе», и занимало один этаж. На других этажах изучали символы, руны, средневековую алхимию и ведьмовство, хранили и учились применять на практике древние артефакты.

Массивное серое здание было переделано для нужд «Аненербе» из какой-то фабрики. Оно имело шесть этажей, было прямоугольным, сильно вытянутым вдоль улицы. Серые снаружи и изнутри стены, высокие потолки, окна – как в производственном цеху, просторные помещения.

Первый этаж и подвал были отданы под хранение и исследования артефактов. Считать это не составило труда: энергетика там была ещё темнее, гуще и хаотичнее, чем в шаманской кладовке на Гоголевском.

Оккультисты расположились на четвёртом этаже. Здесь было очень светло, так как окна всех рабочих комнат выходили на юго-запад, а с северо-восточной стороны вдоль всего этажа тянулся коридор. По нашему этажу каждый сотрудник отделения мог перемещаться свободно, но у лестничных площадок каждого этажа стояла охрана в парадной чёрной форме. Получалось, что в другие отделения без соответствующего пропуска не пройти. Более того, на втором этаже и на шестом охрана перегораживала коридор ещё и посередине, отделяя менее секретные части подразделений от совершенно секретных, для входа в которые требовалось особое разрешение.

Каждое отделение работало по собственной программе, совместные заседания и обсуждения не практиковались вовсе. Правда, определённые задачи могли быть поставлены с подачи одного отделения другим, но не напрямую, а через высшее руководство. Так, отделение боевой магии ставило задачу спиритам, включая меня, определить места, где имело смысл поискать древние магические артефакты по их списку, отделения экспедиций и археологии осуществляли поиск. Но прямого взаимодействия с «магами» медиумы не имели. Стенограммами спиритических сеансов начальство распоряжалось по собственному усмотрению.

Вот и попробуй в такой обстановке подглядеть-подслушать, чем занимаются соседи! Или познакомься с кем-то из них прямо в рабочее время. Курить в здании воспрещалось, даже на лестнице. И общей столовой для сотрудников не было; каждый приносил что-нибудь поесть из дома. Правда, наличие кафе на другой стороне улицы с лихвой компенсировало этот недостаток: там пили кофе и пиво сотрудники разных отделений вперемешку в непринуждённой обстановке. Только вот помещение маленькое, все друг у друга на виду.

Но уж у сотрудников оккультного отделения узнавать что-то интересное сам бог велел.

– Ульрих, скажите…

С первого дня знакомства этот молодой человек предложил мне обращаться к нему без чинов и по имени: полагал, что мне так легче будет обвыкаться на новом месте.

Ульриху было чуть больше двадцати пяти – самый молодой в спиритической группе и один из самых молодых в отделении. Не примечательный лицом, зато высокий, спортивного телосложения, этот мужчина имел в моих глазах один существенный недостаток внешности: лысину на затылке, которую безуспешно пытался прикрыть оставшимися волосами.

Господин Хюттель, начальник отделения, приходился Ульриху дядей. Вроде бы не слишком поощряется, чтобы дядя брал к себе на службу племянника, но тут было сделано исключение, поскольку Ульриху хватало ума как учёному, таланта как спириту, работоспособности и служебного рвения как сотруднику, чтобы не есть даром хлеб и сосиски немецкого народа. Ульрих, обходительный и скользкий в общении, даже не имел в отделении активных недоброжелателей – до того момента, как дядя-начальник поручил ему курировать меня. Из-за этого поручения он нажил врага.

В отделении работала фрейлейн Линденброк – старая дева лет сорока, ярая фашистка, подававшая себя как сильную ясновидящую. Что точно: тёмные энергополя вокруг неё так и клубились, хотя мощными я бы их не назвала. Она вообразила, что тибетского найдёныша поручат именно её заботам – как единственной женщины в штате отделения, поскольку неприлично и аморально, чтобы с такой юной девушкой проводил много времени кто-либо из мужчин. Ей бы достались честь и слава огранки этого дикого «алмаза». Однако Линденброк обошли стороной. В результате она затаила злобу на Ульриха. Выражалось это в косых взглядах и неутомимых попытках до костей и глубже просканировать Ульриха, а заодно и меня…

– Скажите, Ульрих, вот я могу многое видеть на расстоянии: людей, что они делают, чувствуют, как относятся друг к другу. Я порой и не хочу, а вижу; стен как будто и нет. Но в этом здании стены… есть… Не знаю, как сказать… Стены есть как будто и для мысли, и для ощущения… Они особенные? Тут колдовство?

– Хайке, сознайтесь, вы любопытничали?! Стыдитесь!

Как я и рассчитывала, возмутился Ульрих для порядка. На самом деле он светился от удовольствия и не мог этого скрыть. Ему нравились мои таланты, и моё дозированное нахальство тоже нравилось: у немцев ценится напористость, бесцеремонное поведение их мало смущает. Дисциплина, конечно, превыше всего. Но я же – дикарка, к дисциплине он меня приучит: у меня для этого отличная наследственность!

Ульрих сам был талантливым медиумом. С ним работать было легко и удобно: он мог понять с полуслова, он мог спокойно передать инициативу в ведении сеанса, подстроиться – лишь бы на пользу делу. Мы, как правило, сходились в ощущениях от сеанса и интерпретациях, а если вдруг у нас оказывались разные мнения, то в обсуждении мы приходили к выводу, что они лишь дополняют друг друга.