Читать книгу "Ровно посредине, всегда чуть ближе к тебе - Полина Елизарова"

– Люба… Ты очень резко все обобщила. Жизнь – это не готовая роль. А в данный конкретный момент моя жизнь заключается в том, что даже упоминание о моем муже в разговоре с тобой, особенно с тобой, так как нам друг от друга ничего не нужно, вызывает у меня непроизвольное подрагивание пальцев. Когда я начинаю задумываться всерьез о своей жизни, меня, вместо благодарности к нему, раздирает лишь горькая обида за то огромное и пульсирующее, что он ловко сумел отобрать, соорудив взамен вот этот красивый, многим на зависть, фасад. Да и самой мне давно уже нечего ему дать, кроме плоских, безвкусных поцелуев и формальных бесед, в которых он все равно слушает только себя. А если бы он был способен ворваться в поток моих мыслей, он бы многое узнал о симптомах и развитии различных болезней. И еще немного – про то, какие сложнообъяснимые мысли вызывают у меня стихи, которые мы читаем на уроках испанского. С тех пор как муж, убежденный в том, что только спорт может спасти детей от тотального инфантилизма, начал вплотную заниматься их жизнью, моя энергия окончательно закольцевалась и гоняет по кругу только тревогу и обиду. Я давно уже ничего не могу ему дать… Но он все-таки умудряется отбирать! Чувствую, что скоро я просто растаю…

– Хм… Хреново, снегурочка(А отбирает он потому, что ты сама все отдаешь. Знаешь-ка что… Ты давай, встряхнись, королевна, и забей уже на свое кольцо. Дыши, танцуй, чуди, смейся, кричи, плачь и купи, наконец, скрипку! Положи на все и съезди куда-нибудь одна. Это же твоя жизнь! А ты ведешь себя так, будто у кого-то ее одолжила. Не разочаровывай меня, это не по-королевски. Кстати, а что это за стихи?)

Люба и Вера

15 января

Москва. Медицинский центр «Гармония».

Отделение стоматологии

– А я ведь всегда была уверена в том, что все с Ромкой хорошо. Ну опыты, может, какие они на этих секретных учениях проводят, препараты новые тестируют. Возможно, твой Ромка – будущий великий психиатр! Наш, так сказать, русский Фрейд. Вер, мы должны научиться с этим жить – дети уходят из дома, это неизбежно… Мой Юрка уже класса с одиннадцатого все решения самостоятельно принимал, меня и отца особо не спрашивал. Бесилась, конечно, что он целыми днями и ночами в компе зависает, орала, шнуры выдергивала, прятала. Зато сейчас он любому, блин, хакеру нос утрет – так он шарит в этой всемирной паутине.

Ой! Я тут клиентку в кафе дожидалась, за десять минут успела и коммуналку оплатить, и свет, и телефон, и матери на карточку денег кинуть, и Вовку, по ходу, из вредности грузануть, и сыну маякнуть, и муженьку напомнить про таблетки. Клиентка попалась пипец какая тормознутая. Там в одном здании куча заведений, а она читать, похоже, не умеет. Опаздывает, звонит, паникует: «Бля-я-я! Караул! Я тут везде бегаю и найти вас не могу!» – «А вы где?» – «А где вы?» Тупая, блин, овца. Сейчас, говорю, стойте где стоите, я выйду и встречу. Проторчала на ветродуе минут десять и только тогда догадалась, что она Новинский пассаж со Смоленским перепутала. И тут же с ужасом понимаю: чего-то во мне не хватает… Буквально такое ощущение поймала, будто без органа жизненно важного посреди улицы оказалась. А люди мимо спешат, и всем на это начхать. Перед глазами поплыло, сердце бешено заколотилось… Наконец понимаю: я без телефона! Выскочив впопыхах, оставила его на столике в кафе. Черт с ней, думаю, с сумкой и даже с кошельком. Бегу, молю бога, чтобы телефон за это время не уперли. Там, в телефоне, теперь вся, сука, жизнь! Работа, деньги, семья, личное – пусть теперь уже преимущественно в эмодзи выраженное, но все же! Пока неслась обратно, поняла, что если что – я даже номер сына и мужа на память не помню, представляешь? Сраный прямоугольник четырнадцать на семь – будто слепок всей нынешней жизни. Вбегаю – лежит на месте. Уф… Так выдохнула, словно мне смертный приговор отменили.

– Валя, двадцать шестому нужен рентген. И еще давай семерочку снова посмотрим на всякий случай. Да, прямо сейчас иди и скажи Виктору Борисовичу, что через десять минут с виповской пациенткой придешь, пускай сидит и ждет без всяких перекуров.

– А где хоть эти секретные учения проходят, Ромка сказал?

– Где-то на юге.

– А неплохо! У нас то мороз, то слякоть, а у него солнышко, каштаны, и хохотушки южные, и вино игристое, терпкое. А сейчас весна придет, пойдет черешня, сладкая, упругая, как сама молодость. И ночи южные, глубокие, а созвездия на небе в самом высоком разрешении… Скинуть бы все-все с себя в море и под всхлипы волны любиться с кем-нибудь до потери пульса! А еще мне в Одессу давно хочется. Я ведь не была там ни разу. Собирались с Кириллом, собирались, да так и не добрались… Как там, помнишь? «Спят фонтаны, занавешены фруктовыми сада-а-ми…»

– Да прекрати ты фантазировать! Мочи нет слушать. Прости, Любк… Давай уже за дело, у меня полная запись на сегодня.

Вера и Надя

15 января

Москва. Садовое кольцо.

Кафе «Зазеркалье»

– Надь, сколько я тебя знаю, ты практически всегда даешь уклончивые ответы. Как же меня бесят в людях все эти «возможно и так…», «я точно не знаю», «предположить можно, но…». Вот ты. Что ты за этим прячешь? Неуверенность? Нежелание брать на себя ответственность? Прости, что напоминаю, но ты уже пятый десяток разменяла. И уж не тебе, за широкой спиной Алексея, испытывать неуверенность.

– Я только что поняла, чем же вы так похожи.

– С кем?

– С Алексеем.

– Ну и?

– Вы оба привыкли разговаривать с близкими на языке претензий.

– То есть?

– То есть так, будто близкие или зависимые от вас люди вам чем-то по гроб жизни обязаны. Нет, я не оспариваю высокую степень вашей монументальной ответственности: у него – суперважная работа, которая нас хлебушком с икрой кормит, его представления о благополучии семьи, которые он последовательно претворяет в жизнь, у тебя – тоже работа и сын, имевший дерзость оторваться наконец от твоей юбки. А все остальное для вас – инструменты для достижения целей или шелуха под ногами. И то, что другие, которых вы называете близкими, оказывается, имеют свои переживания, эмоции и, не дай бог, отличное от вашего восприятие мира – для вас это всего лишь досадные заусенцы, отвлекающие вас, таких уверенных и ответственных, от главного – от идеи-фикс, которой вы служите. А что если за этим прячется одно только непомерно раздутое эго?

– О как… Ну-ну, продолжай, мне даже интересно стало!

– Вот тебе мой прямой ответ: я хочу развестись с твоим братом.

– Ха-ха-ха! Самой-то не смешно? Свободы захотелось? А что ты вообще умеешь, что ты знаешь о жизни? Когда ты в последний раз обращала внимание на то, сколько стоит, например, десяток яиц, который ты задумчиво и нежно укладываешь в набитую до отказа корзину? А не трахаться по несколько лет тебе когда-нибудь доводилось? Ты, блин, вечная весна!

– Спасибо, девушка, я уже ухожу. Выливать не нужно, перелейте в бумажный стакан и отдайте тому бродяге, которого только что вытолкал отсюда ваш коллега.