Читать книгу "Тэсс из рода д'Эрбервиллей - Томас Гарди"

— Ну, в виде исключения, сэр!

— Право же, не могу.

— О сэр, сжальтесь! — И с этими словами она схватила его за руку.

Он отнял руку и покачал головой.

— Ну, тогда я не буду вас уважать! — вспылила она. — И никогда больше не пойду в вашу церковь!

— Не говорите так опрометчиво.

— Быть может, для него это все равно, если вы не дадите ему погребения?.. Может быть, это все равно? Только ради бога, не разговаривайте со мной, как святой с грешницей, а говорите, как человек с человеком, с несчастным человеком!

Как примирил священник свой ответ со строгими понятиями о сем предмете, которых он, по его мнению, твердо придерживался, мирянин постигнуть не может, хотя и может оправдать. Тронутый ее горем, он сказал снова:

— Это все равно.

В тот же вечер младенца отнесли на кладбище в маленьком еловом ящике, прикрытом шалью древней старухи, и при свете фонаря похоронили — уплатив могильщику шиллинг и пинту пива — в том жалком уголке божьего сада, где с божьего соизволения растет крапива и где хоронят всех некрещеных младенцев, известных пьяниц, самоубийц и других людей, чьи души обречены на гибель. Несмотря на неподходящую обстановку, Тэсс храбро сделала крестик из двух брусков, связав их обрывком веревки, и, увив его цветами, воткнула в изголовье могилы, когда однажды вечером смогла никем не замеченная пройти на кладбище; в ногах могилы она поставила букет таких же цветов в банке с водой, чтобы они не завяли. Неважно, что глаз постороннего наблюдателя мог заметить на банке слова: «Мармелад Килуела». Глаз материнской любви, провидящий нечто более возвышенное, их не видел.

15

«Путем опыта, — говорит Роджер Эшем, — находим мы кратчайший путь после долгих скитаний». Нередко случается, что эти долгие скитания лишают нас возможности продолжать путешествие, — а тогда какой толк от нашего опыта? Опыт Тэсс Дарбейфилд был именно такого рода — бесполезный. Наконец узнала она, что нужно делать, но кому были нужны теперь ее дела?

Если бы до ухода к д'Эрбервиллям она ревностно следовала в жизни мудрым притчам и поучениям, знакомым с детства и ей и всему миру, — несомненно, ее никогда не удалось-бы обмануть. Но ей не было дано — как это никому не дается — почувствовать всю правоту драгоценных изречений, пока они еще могут принести пользу. Вместе со святым Августином она — и сколько других! — могла бы иронически сказать богу: «Ты посоветовал избрать дорогу лучшую, чем та, которой ты позволил идти».

Зимние месяцы она провела в доме отца, ощипывала птиц, откармливала индюков и гусей, шила братьям и сестрам платья из нарядов, которые подарил ей д'Эрбервилль, а она с презрением отложила в сторону. Тэсс не хотела обращаться к нему за помощью. Но часто закидывала она руки за голову и глубоко задумывалась, когда считали, что она усердно работает.

По мере того как шли месяцы нового года, с философским спокойствием отмечала она даты: ночь катастрофы в Трэнтридже на темном фоне Заповедника; день рождения и день смерти ребенка; свой день рождения и другие дни, отмеченные событиями, в которых она принимала участие. Как-то, глядя в зеркало на свое красивое лицо, она подумала о том, что есть еще одна дата, которая имеет для нее большее значение, чем все другие: день ее смерти, когда исчезнет все ее очарование, день, который лукаво притаился, невидимый среди других дней года, ничем себя не выдающий, когда она ежегодно с ним сталкивалась, но, тем не менее, неизбежный. Который же? Почему не чувствовала она озноба при ежегодных встречах с таким холодным родственником? Мысль Джерими Тэйлора пришла ей в голову — когда-нибудь в будущем те, кто знал ее, скажут: «Сегодня такое-то число — день, когда умерла бедная Тэсс Дарбейфилд», и в этих словах ничто не покажется им странным. А она не знала, на какой месяц, неделю, время года упадет этот день, которому суждено стать для нее днем, когда времени больше не будет.

Так за короткое время наивная девушка превратилась в серьезную женщину. Постоянные размышления наложили отпечаток на ее лицо, в голосе иногда звучала трагическая нотка. Глаза стали больше и выразительнее, она казалась теперь настоящей красавицей; ее лицо было прекрасным, а душа была душой женщины, не сломленной и не озлобленной тяжелыми испытаниями последних двух лет. Не будь общественного мнения, эти испытания могли бы воспитать ее в свободном духе, и только.

Последнее время она жила столь уединенно, что несчастье ее, не получившее широкой огласки, было почти забыто в Марлоте. Но она поняла, что никогда не почувствует себя легко там, где люди видели неудачную попытку ее семьи «заявить о родстве» — а с ее помощью сделать его еще более тесным и прочным — с богатыми д'Эрбервиллями. Во всяком случае, ей не будет легко здесь, пока долгие годы не сотрут случившегося из ее памяти. Но даже теперь Тэсс чувствовала, как пульсирует в ней жизнь, согретая надеждами; она могла бы жить счастливо в каком-нибудь уголке, где нет воспоминаний. Спастись от прошлого и от всего, что к нему относилось, можно было только уничтожив его, а для этого она должна была уехать.

«Утрачено ли навсегда подлинное целомудрие, однажды потерянное?» — спрашивала она себя. Она доказала бы, что нет, если бы могла задернуть завесу за прошлым. В силе возрождения, которая правит органической природой, несомненно, не могло быть отказано и чистоте.

Долго и тщетно ждала она случая снова уехать. Настала на редкость дружная весна; казалось, можно было услышать, как набухали и раскрывались почки; и ее охватывало то же волнение, что и всех обитателей леса, пробуждавшее в ней необоримое желание покинуть эти места. Наконец в начале мая она получила письмо от старинной приятельницы своей матери, у которой, хотя никогда ее не видела, давно уже наводила справки о работе, она писала, что на молочной ферме где-то на юге требуется опытная доильщица и что фермер охотно наймет ее на летние месяцы.

Ехать приходилось не так далеко, как хотелось бы Тэсс; но, пожалуй, и такое расстояние было достаточно, если вспомнить, как мал был радиус того круга, в котором она жила и где ходила о ней молва. Для людей, замкнутых в узких границах, мили равны географическим градусам, приходы — графствам, а графства — провинциям и государствам.

У нее было одно твердое решение: в мечтах и делах новой ее жизни не будет больше никаких д'эрбервилльских воздушных замков. Она — доильщица Тэсс, и только. Хотя ни слова не было об этом сказано, но мать прекрасно понимала чувства Тэсс и больше не заикалась о предках-рыцарях.

Однако такова человеческая непоследовательность: новое место представляло для нее интерес отчасти и потому, что оно находилось близ родной земли ее предков (ибо они не были уроженцами Блекмура, тогда как мать ее была родом из Блекмура). Мыза Тэлботейс, куда она ехала, была расположена неподалеку от одного из бывших поместий д'Эрбервиллей, по соседству с большими фамильными склепами ее прабабок и их могущественных супругов. Она получит возможность поглядеть на них и подумать о том, что не только д'Эрбервилль пал, подобно Вавилону, но и невинность смиренного потомка может пасть столь же неприметно. Но в то же время она размышляла о том, не ждет ли ее удача в стране ее предков, и какая-то неведомая сила бурлила в ней, как весенний древесный сок. Это вновь воспрянула ее нерастраченная юность, неся с собой надежду и непобедимый инстинкт, влекущий к радости.