Читать книгу "Тираны России и СССР - Эдвард Радзинский"

Было решено: „Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили границу. До особого распоряжения границу не переходить. Авиации нанести бомбовый удар по войскам и по территории, занятой противником…“

В этот первый день войны все были настроены довольно оптимистически, верили, что это лишь кратковременная авантюра с близким провалом».

Думаю, Чадаев не прав: и Тимошенко, и члены Политбюро просто подыгрывали Хозяину, не смели сказать иное — ведь потом не простит, запомнит, разделается с ними. И Хозяин тоже играет в оптимизм, но он, конечно, уже понял — произошла катастрофа. У Гитлера все преимущества напавшего первым. Но каковы размеры катастрофы?

Чадаев: «Я мельком видел Сталина в коридоре… Вид у него был усталый, утомленный. Его рябое лицо осунулось. В первой половине дня Политбюро утвердило обращение к советскому народу. В 12 часов его зачитал Молотов».

Он выставил Молотова вперед: он подписывал пакт — пускай и расхлебывает. А пока они вместе составляют обращение к народу — два партийных журналиста, когда-то редактировавших «Правду».

Молотов: «Сталин не хотел выступать первым, хотел понять картину, тон и какой нужен подход».

В полдень страна услышала обращение правительства. Во многих городах его уже слушали под грохот рвавшихся бомб. Молотов был явно растерян — говорил трудно, чуть заикался и закончил свою речь написанными Сталиным словами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

Всю войну, бессчетное количество раз будет повторяться, вводиться в сознание эта фраза. Сталин сделает ее заклинанием.

Чадаев: «В 2 часа меня вызвали в кабинет Молотова, туда пришел и Сталин. Он сказал: „Ну и волновался же ты, но речь прошла хорошо“».

Молотов счастлив. Он знает Хозяина — сейчас тот будет искать виноватых. Но им будет явно не Молотов.

Однако страна ждет выступления всезнающего бога, а бог пока молчит, ждет — что будет на фронтах. И подыскивает первых виноватых.

Чадаев: «Вечером Сталин был настроен мрачно, говорил гневно: „Павлов (командующий Западным фронтом, принявшим на себя первый удар немцев. — Э. Р.) не имеет связи даже со штабами армий, говорит, опоздала директива… Почему опоздала? А если б мы вообще не успели дать директиву? Разве без директивы армия не должна находиться в полной боевой готовности, разве я должен приказывать своим часам, чтобы они шли?“»

Первый виноватый был определен.

«Сталин продолжал: „Надо поручить эвакуировать население и предприятия на восток. Ничего не должно доставаться врагу“.

За этой фразой — гибель от рук отступающей армии городов, сел, заводов, азиатская тактика выжженной земли. Тогда, в панике отступления, это было только пожеланием. В скором будущем — станет реальностью.

Безумный день продолжался. С фронта поступали все новые отчаянные сведения.

Чадаев: „Докладывал Тимошенко:

— Удар превзошел все ожидания. В первые часы войны вражеская авиация нанесла массированные удары по аэродромам и войскам.

— Стало быть, много советских самолетов уничтожено прямо на земле? — Сталин пришел в неописуемое негодование, прохаживался по кабинету. — Неужели до всех аэродромов добралась немецкая авиация?

— К сожалению, так.

— Сколько же уничтожено самолетов?

— По предварительным подсчетам, около 700“.

„На самом деле, — пишет далее Чадаев, — в несколько раз больше…

Наиболее тяжелые потери понес Западный фронт“.

И опять — проклинался командующий Павлов.

„Это же чудовищное преступление, — сказал Сталин. — Надо головы поснимать с виновных“. — И тут же поручил НКВД расследовать это дело».

Двенадцатичасовой рабочий день закончился в 17.00. Последним из кабинета вышел Берия — видимо, после обычных решений: виновных расстрелять. Но они уже лежали там — рядом с самолетами…

Ночью работа возобновилась. До половины четвертого он непрерывно принимает посетителей. В ту ночь была создана Ставка Главного командования, которую он задумал создать еще в мае, — высший орган управления Вооруженными Силами. Он назывался Ставкой и при свергнутом Николае II, и это было не случайно. Как не случайно Сталин вернет в армию ненавистные революционерам офицерские погоны. Интернационализм, мировая революция — все спрятано в стол. На свет появилась национальная идея Русского государства — идея Отечества…

Он решил осмотреться — и пока главой Ставки назначил Тимошенко.

Последние посетители покидают его кабинет в 6 утра. День мешается с утром.

Любимая маска спокойствия сброшена. Теперь он подлинный — никакой прострации, бессилия. Его постоянное состояние — ярость. Он ненавидит всех за свою вину.

Чадаев: «Хотя наши войска мужественно стремятся выполнить директивы о контрнаступлении, — докладывает Тимошенко, — однако ожидаемых результатов пока не достигли.

Сталин, выслушав Тимошенко, пришел в бешенство. Он винил во всем командование Западного фронта… Потом обрушился с упреками на Ватутина и Тимошенко.

Побледневшие Тимошенко и Ватутин, пряча обиду, попросили послать их на фронт.

— Фронт от вас никуда не уйдет. А кто в Генштабе расхлебывать будет сложившуюся ситуацию, кто будет исправлять положение?

Их просьба еще более распалила его негодование… Был вызван на заседание нарком танковой промышленности Малышев…

— Медленно поворачиваетесь, — прервал его доклад Сталин и начал задавать конкретные вопросы о том, как расширить военное производство и как наладить дело с броневым листом. Было решено образовать на Урале и в Сибири новую базу танкостроения».

Он, конечно, понимал: даже если немцы займут всю европейскую Россию, останутся бескрайние просторы Сибири, богатейший Урал. Можно воевать и там.

Чадаев: «В завершение по телефону он позвонил заместителю начальника Генштаба Василевскому: „Немедленно передайте командующим фронтами, что мы выражаем крайнее недовольство отступлением войск“».

Но войска «самой наступающей из армий» оказались пока беспомощны. Армия стремительно отступала.

Чадаев: «Были приглашены ожидавшие в приемной секретарь МГК Г. Попов и секретари райкомов. Сталин провел трубкой по усам и сказал: „В ЦК поступают многочисленные просьбы от советских людей создать народное ополчение… Идя навстречу москвичам, мы создадим несколько добровольческих дивизий из ополченцев“».

В его мозгу уже сформировалась кровавая мысль восточного полководца: приберечь резервы, сохранить свежие, формировавшиеся в те дни в Сибири новые дивизии. Там — страна охотников, там много молодежи. А пока затыкать дыры на фронте человеческим мясом народного ополчения — городской интеллигенцией, очкариками, с трудом умевшими стрелять, молодыми мальчиками из вузов — и потрепанными, истекающими кровью отходящими частями.