Читать книгу "Рыцарь пустыни, или Путь духа - Генри Райдер Хаггард"

– Этого я никогда не говорила, – перебила его Эдит, сбрасывая с себя в ответ на его тираду притворное безразличие. – Я никогда не говорила, что люблю тебя, на что у меня имелись причины. Потому что я никогда не любила и не люблю ни тебя, ни другого мужчину. Я не могу… пока… хотя однажды наверно смогу, и тогда… Возможно, я говорила, что ты мне нравишься. Мне, той, что стоит перед тобой, а не моему сердцу, ибо оно – это не я, как должно быть известно таким, как ты.

– Такие, как я, могут судить о чувствах лишь по их внешнему проявлению. Даже если они не верят словам женщины, они склонны считать, что ее поступки говорят сами за себя. Вернемся к тому, что я уже сказал: на тебе лежит вина. На тебе, а не ком-то другом. Если бы ты мне позволила, я бы женился на тебе и изменил своим привычкам, но, хотя я тебе «нравился», ты никогда бы этого не сделала, ибо это означало бы жизнь в бедности. Ты сама бросала меня в объятья к другим, а потом, если такова была твоя прихоть, вновь возвращала назад, все глубже и глубже погружая меня в грязь, пока окончательно не растоптала.

– Разве я уже не сказала тебе, Дик, что ты трус, хотя никогда не думала, что, не пройдет и пяти минут, и ты докажешь это своими собственными устами? Только трусы способны перекладывать бремя своих пороков на плечи других. Нет, я не растаптывала тебя, а пыталась спасти. Ты говоришь, будто я играла с тобой, но это неправда. Правда в том, что время от времени я общалась с тобой, в тщетной надежде на то, что ты исправишься. Имей я основания верить, что ты готов начать жизнь с чистого листа, думаю, я бы рискнула выйти за тебя замуж, но, спасибо Господу, он уберег меня от этого шага. А теперь между нами все кончено. Иди своим путем, я же пойду своим.

– Все кончено? Боюсь, что не совсем. Старая симпатия никуда не делась, а для большинства женщин это значит отвращение к другим мужчинам. Сейчас проверим! – Внезапно, не давая никаких намеков относительно своих намерений, он заключил ее в объятья и страстно поцеловал. – Ну вот, – сказал он, отпуская ее, – думаю, ты простишь старого возлюбленного, хотя и обручена теперь с новым?

– Дик, – тихо произнесла Эдит, – послушай меня и запомни. Если ты еще раз прикоснешься ко мне, я пойду прямиком к Руперту и, думаю, что он тебя убьет. Поскольку я не настолько сильна, чтобы постоять за себя, я буду вынуждена найти того, кто это сделает. Более того, ты говоришь так, будто в моих привычках бросаться в твои объятья. Подозреваю, ты ищешь поводы для шантажа. Но каковы факты? Восемь или девять лет назад я дала глупое обещание, а ты поцеловал меня и с тех пор ни разу этого не делал до настоящего момента. Дик, ты трус! И я рада, что, не считая той глупой влюбленности, я никогда не испытывала к тебе глубоких чувств. А теперь открой дверь или же я позвоню в колокольчик и пошлю за полковником Уллершоу!

И Дик открыл дверь. Не говоря ни слова, Эдит вышла мимо него вон.

К себе она вернулась страшно расстроенная, чего с ней не бывало со дня смерти ее матери. Войдя в комнату, она села и расплакалась. Как и у всех людей, у нее имелись свои положительные черты. Когда же верх над ней брали самые худшие, это было вопреки ее собственному характеру, ибо обстоятельства оказывались сильнее ее. В том, что ей нравился Дик, – в этой ее, как она выразилась, «глупой влюбленности», – Эдит трудно было упрекнуть, ибо они росли вместе. Более того, его естественные, врожденные слабости вызывали в ней желание взять его под свое крыло, как часто бывает с женщинами и находит свое окончательное выражение в радостях и страхах материнства.

Каждое сказанное ею слово было правдой. Будучи юной девушкой, поддавшись натиску его страсти, она дала Дику некое туманное обещание в будущем выйти за него замуж. Тогда, в первый и до сегодняшнего вечера в последний раз, он поцеловал ее. Она делала все для того, чтобы сдерживать его дурные наклонности, что было нелегкой задачей, ибо он от рождения был склонен к пороку, и в тех случаях, когда казалось, что он встал на путь исправления, она одаривала его своей благосклонностью. Только сегодня она окончательно убедила себя, что он неисправим. Результат чего нам известен.

И вот теперь он возмутительно повел себя, оскорбил ее, как только мог, своим язвительным языком, а затем, воспользовавшись преимуществом своего физического превосходства, сделал то, что сделал.

Увы, худшее заключалось в другом: она была не в силах сердиться на него так, как, по идее, должна была, ибо знала, что и его возмутительные слова и возмутительный поступок проистекали из одной постоянной черты в его ветреном характере – его любви к ней. Увы, любовь эта была самого удручающего свойства. Она не подталкивала его к честности, или хотя бы к воздержанию от подлости, во всех ее смыслах. И все же она существовала, и с ней нужно было считаться, да и сама Эдит, предмет этой любви, была не из тех, кто слишком строго смотрит на подобные крайности. При желании она могла бы погубить Дика. Одного слова лорду Дэвену и другого – Руперту было бы достаточно, чтобы этот молодой повеса пошел по миру и этак через полгода либо сидел бы на козлах дорогого экипажа, либо валялся на койке в приюте Армии Спасения. И все же она знала, что никогда не произнесет этих слов, и он тоже это знал. Увы, даже эти наглые поцелуи скорее вселяли в нее гнев, нежели возмущение. После них она не стала вытирать лицо платком, как уже один раз сделала несколькими часами раньше.

Опять-таки не ее вина, что она шарахалась от Руперта, которого она, по идее, должна была обожать. Причиной была ее кровь, а она не была хозяйкой собственной крови, ибо несмотря на всю ее силу и волю, она была лишь легким перышком, гонимым ветром, и пока не нашла того груза, который помог бы ей ему противостоять. И все же ее решимость не дрогнула. Она приняла решение выйти замуж за Руперта – да, и стать для него хорошей женой. И она ею станет. А пока впереди ее подстерегали опасности. Кто-то мог видеть, как она почти в час ночи вошла в библиотеку с Диком. Дик и сам был любитель делать намеки. Был он способен и на худшее. Так что меры предосторожности не помешают. Пару мгновений подумав, Эдит подошла к столу, взяла лист бумаги и написала на нем следующее:

«1 января, 2 часа ночи – Руперту

Обещание для Нового года и воспоминание о старом от той, что любит его больше всего на свете.

Э.»

Затем она нашла конверт и написала на нем, что его следует вручить полковнику Уллершоу до его отъезда, затем взяла с груди ландыши, которые, она была уверена, Руперт узнает, чтобы положить их вместе с письмом. Увы, пытаясь вырваться из объятий Дика, она смяла их, и теперь они представляли собой бесформенную массу. Эдит едва не расплакалась от досады, потому что не могла придумать, что еще можно послать, и слишком устала, чтобы сочинять новое письмо. Затем она вспомнила, что это были не все ландыши, которые прислал ей садовник. В стакане стоял их остаток. Подойдя к букетику, она аккуратно отсчитала нужное количество стебельков и листьев, связала их такой же ниткой и, выбросив смятые цветы в камин, положила в конверт свежие.

– Руперт не заметит разницы, – прошептала она себе под нос с коварной улыбкой. – Ибо тот, кто влюблен, не способен отличить фальшь от правды.