Читать книгу "Камни в холодной воде - Светлана Оплачко"

― Пойдём, ― легко согласился Вадим Борисович.

Неожиданно к ним из темноты вышел Горский, уже успевший принять значительную дозу геологической водки. По его походке, а так же тому, как сильно он наклонился вперёд, было понятно, что скоро он свалится в костёр. Заметив Ильинского и Лию, дядя Паша кивнул каким-то своим мыслям и, подойдя ближе и дыхнув на Лию запахом лука и спирта, произнёс:

— Ты, Вадим Борисыч, Лильку-то не обижай. — Горский качнулся сильней. — Палкой убью!

― Дядька, привет! ― из сполохов света за спиной Горского буквально соткались Громова. ― Как сам? ― она ловко подхватила норовившего поцеловать её дядю Пашу под руку и увела, почти уволокла в сторону костра.

Маргарита Алексеевна на мгновение обернулась, словно желая проверить, всё ли хорошо, подмигнула Лии.

Когда они уходили в мягкую ночную тьму от ярких огней костра, Лия услышала, как Маргарита Алексеевна, перебрав струны гитары, запела песню, от звуков которой сердце радостно подпрыгнуло:

— Она сказала: «Я люблю твое золото, твои глаза и размах твоих крыльев, если что-то случится с тобой, кто скажет, каким ты был?»

— Она хорошо поёт, — словно прочитав мысли Лии, произнёс Ильинский, неловко засовывая руки в карманы широких тёмно-зелёных камуфляжных штанов — словно не знал, куда их девать. — И репертуар у неё почти не меняется.

— Вы давно знакомы? — на вид Маргарите Алексеевне было около сорока.

— Давненько. Тогда в университете ещё работал мой тёзка — Вадим Ильин. У них был роман, — ответил на непроизнесённый вопрос Ильинский.

— И куда он делся потом? — Лия смутно припомнила, что, кажется, что-то слышала об этом человеке, но видеть — не видела.

— Понятия не имею, — пожал плечами Вадим Борисович. — Кажется, работает где-то егерем. А, может, и нет. Громова утверждала, что он — леший, — Ильинский усмехнулся в подстриженную бороду и поднял руку, по привычке желая пригладить её.

— Тогда она — птица Сирин, — улыбнулась Лия. — Даже яблоки с собой принесла.[10]

— Скажи ещё, что она специально прилетела из Ирия[11], чтобы спеть нам сегодня, — усмехнулся Ильинский. — Хотя для Яблоневого Спаса[12] рановато.

— Как и для звездопада, — ответила Лия и подняла голову.

Для Персеид[13] действительно было ещё рано, но метеорам, кажется, было всё равно — то и дело небо прорезали яркие серебристые вспышки.

— Что ты мне скажешь? — донеслись до Лии слова любимой песни.

Она обернулась и посмотрела на Громову. На мгновение ей показалось, что за спиной Маргариты Алексеевны на границе света и тени из речного тумана соткались огромные чёрные крылья. Лия моргнула, и наваждение исчезло. Она посмотрела на глинтвейн в кружке. В тёмной жидкости плавали звёздочки аниса, ломкие кусочки корицы и дольки буро-жёлтых ранеток.

«Говоришь, прилетела из Амстердама… или всё же из рая?»

Лия почувствовала тёплое прикосновение — Ильинский положил руку ей на плечо, чуть сжав пальцы.

— Я пойду — возьму у Горского чай, ― он снова не смотрел на неё, будто чего-то стесняясь.

— Тогда я пойду на «курятник», ― Лия скользящим движением провела ладонью по прохладным пальцам Вадима Борисовича и зашагала дальше.

* * *

Чернильное небо было усеяно мириадами звёзд, которые словно были рассыпаны щедрой рукой. Лия, запахнувшись в куртку, которую одолжила ей Маргарита Алексеевна, сидела на балконе-курятнике своего домика и смотрела на эти сияющие, теперь дружелюбные огоньки. Сейчас эти звёзды падали в сердце сказочной тайги, а там уже находили дорогу к сердцу Лии.

Скрипнула ступенька лестницы ведущей на балкон. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто идёт. После всего случившегося она чувствовала его присутствие. Было невероятно сложно поверить, что несколько часов назад Вадим Борисович стоял перед ней в реке и уговаривал остаться. Его лицо с упавшими на лоб прядями пепельных волос, серо-голубые глаза, влажные, из уголков которых стекали прозрачные слёзы, всё это намертво, будто при вспышке молнии или фотокамеры, запечатлелось на сетчатке глаза, въелось в сознание и не желало отпускать.

Особенно сейчас, когда Вадим Борисович поднимался к ней на балкон, а ступеньки лестницы тихонько поскрипывали в иссиня-чёрной ночи, нарушаемой только далёким жёлто-красным светом костра на берегу. Ведь он снова стал таким, каким был прежде — язвительным, вредным, упёртым и весёлым.

Ильинский, пока Лия, как завороженная, смотрела на него, поднялся на балкон и устроился рядом. В обеих руках он держал кружки с чаем, от которого валил пар, и она даже удивилась, как он не обжигается. В темноте всё серо, но Лия каким-то внутренним зрением видела, что чай чёрный, а на его поверхности плавают, кружась от оставшихся в прошлом взмахов ложечки, крупицы заварки.

― Спасибо за чай, ― Лия благодарно приняла кружку из рук Ильинского, а когда на тягучее мгновение их пальцы соприкоснулись, порадовалась, что он не видит её пылающих от смущения и внутреннего трепета щёк.

Вадим Борисович ничего не ответил, лишь кивнул в знак согласия и молча отхлебнул чай. Лия, решив ничего пока не говорить, просто сидела рядом, осторожно дуя на горячий чай и слушая плавные трели, которые долетали до балкона с берега. Лёгкий, почти на самом пределе слышимости перезвон струн, перебираемых пальцами Маргариты Алексеевны, которая действительно представлялась Лие птицей Сирин, показался смутно знакомым. Лия вся обратилась в слух, желая различить знакомую, цепляющую сознание мелодию. Она уже слышала эти заунывные, тянущие сердце и выворачивающие душу наизнанку звуки, возвещавшие об одиночестве и свободе.

Одиночество…

― Да ведь это же «Одинокий пастух» Эннио Марриконе! ― воскликнула Лия, разрывая молчание. Она с восторгом посмотрела на Ильинского. ― «Убить Билла». Смотрели?

― Нет, не смотрел, ― негромко ответил Ильинский, глядя куда-то в тёмную даль. ― А должен был? ― в его голосе проскользнул смешок.

― Вообще-то это один из культовых фильмов Квентина Тарантино, ― немного запальчиво произнесла Лия. Ильинский, кажется, совсем не интересовался кинематографом. ― Мы с мальчиками смотрели его этим летом. И вас звали, ― она опила маленький глоток, ― а вы не пошли.

― Не пошёл, ― с каким-то странным тихим вздохом подтвердил Вадим Борисович. ― Зачем?