Читать книгу "Ты как девочка - Елена Колина"

Зачем Лизавета притворяется, что она самый милый человек на свете?

– Я тогда слишком много выпила, для храбрости. Неужели ты поверил, что я «просто хочу с тобой один раз переспать»? Ты что, идиот? Зачем мне это – с кем-то переспать? Я что, нимфоманка, что ли?.. Сказать «я хочу с тобой переспать» не так стыдно, как сказать «я тебя люблю». Понимаешь?

Думаю, что понимаю. Когда говоришь «я хочу», получается, что это твой каприз и ты – крутой, делаешь что хочешь. Когда говоришь «я тебя люблю», ты беззащитный. Это как если бы южноамериканский трехпоясный броненосец свернулся в шарик, оперся на хвост и чувствовал себя в безопасности, – и вдруг сам дернул себя за хвост, и вся конструкция развалилась.

Можно ли считать, что Лизавета призналась мне в любви?

8 декабря, пятница

В среду после уроков увидел Лизавету из подвального окна салона на Мойке. Сначала увидел ее ноги в огромных пушистых розовых тапках с помпонами и понял, что это она. Кто же еще ходит в декабре по улице в таком виде? То есть ни в каком месяце не ходят в тапках по улице, но в декабре ведь еще и холодно. В декабре очень холодно, мы, между прочим, в Петербурге живем, у нас то мороз, то ноль и дождик моросит… ну, и Лизавета в тапках!..

Розовые тапки – это следующая акция Лизаветы, после того как она назвалась Голдой в честь Голды Меир. Огромные Розовые Тапки с Помпонами – это Лизавета протестует против пошлости. Розовые тапки с помпонами – это дурной вкус, как пластмассовые цветы, плохие любовные стихи, кружевные салфетки на телевизоре. Но Лизавета не против всего этого!

Лизавета считает, что каждый человек имеет право на свой вкус в одежде и искусстве, имеет право ходить по улице в розовых тапках, а настоящая пошлость – это указывать другим на то, что пошло, а что нет, указывать, как нужно одеваться, что читать и что думать. От осуждения розовых тапок до фашизма один шаг. Это и есть идея Лизаветиной акции. Лизавета отстаивает право любить все, что любишь, не считаясь с общепринятыми соображениями. Например, любить плохие любовные стихи, детективы в ярких обложках, блокбастеры, сериалы, искусственные цветы, все.

Как ни удивительно, в этой акции Лизавету поддержали учителя. Может быть, на людях они такие модные во всех отношениях, а дома смотрят сериалы в тапках с помпонами?

Лизавета просила меня записать для ее биографии все подробности: цвет тапок, степень пушистости, размер помпонов. И что она сверху одета во все черно-белое, стильное, а снизу – в пушистых розовых тапках, символе свободы, такта и толерантности. Я начинаю думать, что из Лизаветы и правда получится известный деятель искусства, или великий политический деятель, или звезда шоу-бизнеса.

Лизавета промелькнула розовыми тапками, зашла в салон, скользнула по мне взглядом, как будто она меня не видит, а если видит, так точно не знает. Села в соседнее со мной кресло и сказала:

– Наголо.

У Лизаветы – если я еще этого не говорил, скажу сейчас, – светлые волосы до середины спины. Раньше были кудри, густые, как грива у лошади, а теперь она что-то делает, чтобы они стали прямые и тонкие… Но она все равно похожа на лошадку, что бы с собой ни делала.

– А мама что скажет? – спросила парикмахерша. В модных заведениях парикмахерша обычно называется стилистом, а это была просто парикмахерская.

Лизавета будто льдинкой в нее метнула.

– Я что, делаю что-то противозаконное? Я вам траву предложила купить, что ли?

– Волосы-то не жалко? Хочешь кому-то что-то доказать? Так не докажешь, только зря изуродуешься.

– Наголо.

Парикмахерша с какой-то прямо-таки личной обидой (может, у нее дома дочка-грубиянка или сын) схватила ножницы и отхватила Лизавете прядь волос. Ну, и быстро так ножницами – чик-чик, а потом машинкой.

Хотела ли Лизавета доказать мне, какая она независимая, решительная? Я ведь и так знаю. Думаю, ей просто стукнуло в голову немедленно, прямо сейчас что-нибудь такое сделать. А что можно сделать в парикмахерской? Только подстричься наголо.

Когда я увидел ее макушку, такую розовую, похожую на макушку только что вылупившегося птенца, увидел, какая она некрасивая без волос, уши слишком большие, нос слишком велик, глаза испуганные, лошадковидность увеличилась, – тут я в нее влюбился навсегда.

Я ведь вроде бы уже был в нее влюблен, но вот сейчас стало ясно: Лизавета навсегда.

А если бы она не подстриглась наголо, я бы этого не понял. Без волос человек беззащитный, и мысли его находятся поближе к вам. В общем, если Лизавета хотела что-то такое учинить, чтобы навсегда завоевать меня, то у нее получилось.

С нас синхронно сняли простыни, смели остатки волос, мы вышли из парикмахерской и, не сговариваясь, повернули к мосту, перешли Мойку и зашли в пиццерию на углу. Мы никогда прежде вместе не ели пиццу, но я откуда-то знал, что Лизавета хочет пиццу «4 сыра», но любит маслины.

Я заказал ей пиццу «4 сыра», а себе пиццу с маслинами, и она съела с нее маслины. Никогда в моей жизни не было ничего приятней, чем эти несколько минут, когда она своими тонкими пальцами снимала с пиццы маслину и запихивала в рот. Сидит наголо подстриженная в розовых тапочках с помпонами, на нее все смотрят. У нее красивые тонкие пальцы, но мизинец кривой.

Лизавета съела маслины, потом принялась за мою пиццу. Когда люди едят за одним столом, они становятся близкими. Теперь я понимаю, зачем некоторые писатели используют такие длинные описания еды, как будто мы ужинаем вместе с персонажами. Это самый верный путь поместить читателя внутрь произведения.

Наверное, я очень неудачный человек: ведь я наконец-то влюбился, так будь счастлив и радуйся! Но мне было грустно и хотелось поговорить о Боге.

Когда Лизавета доела мою пиццу, мы стали говорить о Боге.

– Ну, хорошо, ну, пожалуйста, я верю, – сказала Лизавета. – Я в него верю, он меня защищает. Но я-то ему что? Я ведь ему тоже что-то должна? А что я могу? Ходить в церковь мне некогда. Исповедоваться, чтобы кто-то говорил мне «прощаю тебя, дочь моя», я не хочу. Я ему, получается, ничего? Лучше я без Бога буду жить, по крайней мере никому ничего не должна.

Я посоветовал ей начать писать. Как понять себя, если не пишешь? Она сказала, что и так себя понимает.

Лизавета сказала, что никогда ни с кем не чувствовала такой душевной близости, как со мной. Ну, она сказала «мне с тобой нормально», но по смыслу это одно и то же.

8 декабря, вечер

Все свершилось в четверг. В четверг я понял, зачем живу, про что все стихи, все книги, ради чего происходили войны. Ради любви.

Я люблю Лизавету и буду ее любить всю жизнь. У нас с ней все было одновременно: первый поцелуй, первый секс.

В решительный момент она испугалась, и мне нужно было настаивать. Я подумал, что настаивать будет эгоизмом. Я боялся ее обидеть.

Когда мы потом пили чай, пришел ее отец. Совершенно симметрично: когда я был у Татки и мы потом пили чай, пришла ее мать. А сейчас пришел отец Лизаветы. Наверное, это о чем-то го- ворит?