Читать книгу "Скажи, что будешь помнить - Кэти Макгэрри"

Для подготовки к исполнению этих функций мама и ее стилисты переделали меня, обыкновенную, в такую девушку, ради фотографии с которой люди становились бы в очередь.

Перемениться, стать кем-то, кем ты не являешься, дело непростое, и, глядя в зеркало, я порой чувствую себя так, словно падаю через стекло туда, к другой стороне меня самой, той, которой не должно существовать.

Дома, в своей комнате, я – это очки, джинсы и собранные в хвостик волосы. Вне комнаты я разодета по последней моде и живу в режиме полного контакта и открытого доступа, и посторонние люди испытывают потребность рассказать мне о вещах столь пикантных, что не закатить глаза бывает физически невозможно. Они говорят, что волосы у меня – золотые нити, глаза – синее океана, а красота столь необычна, что даже взрослые мужчины задерживают взгляд дольше, чем считается приличным.

Люди смотрят на меня, но не видят.

– Помогать в предвыборной кампании не так уж и плохо. – Нет, честно. – Иногда даже круто. Многие ли мои сверстники могут сказать, что помогают изменить мир? К тому же это всего лишь еще на год. Мама и папа пообещали, что отпустят меня сразу после окончания школы, чтобы я полностью сосредоточилась на колледже, за который они будут платить.

Родители у меня не какие-то богачи, у которых денег куры не клюют, но до избрания губернатором у отца была доходная медицинская практика, и ему удалось отложить денег на мое образование. Генри на учебу тоже откладывали, но он бросил школу через неделю после возвращения в Гарвард.

Потом Генри разругался с моим отцом. Ссора вышла такая шумная, что маме пришлось увести меня из дома. Вернувшись, мы обнаружили, что Генри исчез. В следующий раз он появился через три месяца, когда уже записался в армию.

Такими сердитыми я родителей не видела. Мама плакала, папа ни с кем не разговаривал, а когда наконец отошел, то пробурчал как-то невнятно, что Генри умнейший парень, но сам же и растоптал свое будущее. Родители сильно переживали, ругались, я плакала, а потом закрылась у себя в комнате.

Генри тогда исполнился двадцать один, мне – пятнадцать, но иногда кажется, что все случилось как будто вчера. Столько лет прошло, но отношения между родителями и Генри до сих пор натянутые, а я выступаю в роли семейного миротворца.

– Ладно, – говорит он. – Работать в предвыборной кампании это все равно что продавать фастфуд, случайный заработок, но как ты назовешь работу с благотворителями?

Я улыбаюсь, и горечи в моей улыбке всего-то процентов десять.

– Это называется работать на семейный бизнес.

Генри поворачивает голову и смотрит на меня.

– Вон оно что!

Иногда он бывает таким занудой.

– Если бы папа владел рестораном, а я была бы официанткой, ты бы то же самое говорил?

– У твоего отца нет ресторана.

– Ладно. А если бы я помогала, когда он вел медицинскую практику?

– Никакую практику он сейчас не ведет, а передал управление ею, пока занимает губернаторское кресло, надежным людям. Так что, если бы ты действительно помогала отцу развивать его практику, я бы сам тебе давал по сто долларов.

– Врунишка.

Он протягивает руку, как будто клянется на Библии.

– Тебе не нравится, что я работаю на папу.

– Нет, мне не нравится, что ты собираешь для него деньги и участвуешь в его кампании. Если ему нравится заниматься политикой, быть политиком, это его выбор, но ему не следовало втягивать в это дело тебя.

Вздыхаю, потому что терпеть не могу этот снова и снова повторяющийся разговор, эту бессмысленную трату времени, когда мы так редко видимся. Родители Генри умерли, когда Генри исполнилось десять, и мой отец взял его к нам и растил как собственного сына. Генри – мой кузен, но я люблю его как брата, и он тоже любит меня.

– Мне уже надоело объяснять. Это – семейный бизнес. У папы нет денег для финансирования собственной кампании, а значит, нам нужны спонсоры. Просить деньги лучше получается у меня.

– Если все так, то работай за комиссионные с продаж. У одного моего друга есть автомобильная стоянка…

Я перебиваю Генри.

– Когда мне было одиннадцать, папа спросил нас обоих, поддержим ли мы его, если он решит баллотироваться на должность губернатора, и мы оба сказали, что да, поддержим. Я помню, что сидела рядом с тобой на диване, и ты был в восторге от этой идеи.

Вместо ответа Генри смотрит сердито на воду, а я разошлась так, что готова продолжать монолог.

– В прошлом году он спросил, как я отнесусь к его планам пойти в Сенат, и я опять сказала, что поддержу его. Папа ясно дал понять, что его политическая деятельность отразится и на мне, что будет давление со стороны средств массовой информации, но мне все равно. Папа – хороший человек и делает много хорошего. Нашей стране нужны такие люди.

– А твой папа понимает, как на тебе сказывается эта игра в совершенство?

Отвечать на этот вопрос я не хочу, потому что это не просто игра в совершенство на публике. Даже папа и мама не догадываются, насколько неприятно мне заниматься сбором средств. Но мне нравится помогать папе и знать, что, помогая ему, я помогаю нуждающимся. Поэтому вопрос остается без ответа.

– На случай если ты не заметил, папа делает прекрасную работу в штате. У нас улучшилось качество образования. У нас самый низкий за последние годы уровень безработицы и…

– У девяти из десяти домашних собак увеличилась продолжительность дневного сна.

Я бросаю на него хмурый взгляд.

– Числа и проценты – это только числа и проценты, теоретические понятия, которым люди приписывают любое, по своему желанию, значение. Не забывай, за числами стоят реальные, живые люди.

– Знаю.

– Знаешь? – бросает он, и я молчу. Для любого другого ответ бы у меня нашелся, но не для него. Ранить словами человека, добровольно рискующего жизнью для защиты моей свободы, я не хочу.

Но это не значит, что я сдаюсь. Во мне слишком – для моего собственного блага – силен дух соперничества, и я далеко не всегда справляюсь с собственной глупой гордостью.

– В год я встречаюсь, может быть, с десятком благотворителей, и они отнюдь не так плохи, как ты думаешь.

Да, перед собраниями спонсоров составляется список людей, с которыми мне нужно встретиться и поговорить. Да, я фотографируюсь со спонсорами, которые просят симпатичную дочь губернатора уделить им несколько минут. Да, я много улыбаюсь, когда улыбаться не хочется. Да, на протяжении нескольких часов я изображаю кого-то, кем не являюсь, чтобы другие были довольны.

Да, обычно все заканчивается тем, что я приезжаю домой, едва не падая от усталости и чувствуя себя чужой в своем теле, потому что весь вечер изображала ту идеальную губернаторскую дочь, которой должна быть в чьем-то представлении. Да, я, может быть, звонила Генри и жаловалась на какого-то особенно несговорчивого спонсора, и он не преминул использовать этот случай для вынесения собственного суждения.