Читать книгу "Ты кем себя воображаешь? - Элис Манро"

Она стала сильно уставать, мучилась раздражительностью и бессонницей. Она пыталась мысленно восхищаться Патриком. Его худое, светлокожее лицо в самом деле очень красиво. Он, наверно, очень много знает. Он проверяет студенческие работы и ставит оценки, он участвует в экзаменационных советах, он заканчивает диссертацию. От него пахнет трубочным табаком и грубой шерстью (этот запах был Розе приятен). Ему двадцать четыре года. Среди всех парней Розиных знакомых девушек он был самый старший.

Потом, безо всякого перехода, она представила себе, как он говорит: «Наверно, я выгляжу не очень мужественным». Или: «Ты меня любишь? Правда любишь?» Он смотрел на нее испуганно и угрожающе. Потом, когда она сказала «да», он воскликнул, что ему ужасно повезло, им обоим ужасно повезло, и стал рассказывать про своих друзей и их девушек, сравнивая их романы со своей любовью к Розе, в свою пользу. Роза раздраженно дергалась и чувствовала себя очень несчастной. Ее тошнило от себя самой так же, как и от Патрика, ее тошнило от зрелища, которое они представляли собой в этот момент, когда шагали по заснеженному парку в центре города и она грела руки без перчаток у Патрика в кармане. Внутри ее кто-то кричал злобные, жестокие гадости, и ей нужно было что-то делать, чтобы удержать их внутри. Она принялась щекотать и дразнить Патрика.

У задней двери дома доктора Хеншоу, в снегу, Роза поцеловала Патрика, попыталась заставить его открыть рот, вытворяла с ним безнравственные вещи. Он целовал ее мягкими губами, робким языком; он не то что держал ее в объятиях, а скорее валился на нее, и Роза никак не могла найти в нем силу.

— Ты такая красивая. У тебя прекрасная кожа. Такие светлые брови. Ты такая хрупкая.

Розе было приятно это слушать. Кому угодно было бы приятно. Но она предостерегающе сказала:

— Не такая уж я и хрупкая на самом деле. Я довольно плотная.

— Ты не знаешь, как я тебя люблю. Есть одна книга, она называется «Белая богиня». Каждый раз, видя обложку, я думаю о тебе.

Она вывернулась из его объятий. Наклонилась, черпнула горсть снега из сугроба, который намело у крыльца, и нахлобучила Патрику на голову.

— Ты мой Белый бог!

Он затряс головой, сбрасывая снег. Роза набрала еще снегу и швырнула в Патрика. Он не засмеялся, а удивился и встревожился. Она стряхнула снег у него с бровей и слизала — с ушей. Она смеялась, хотя ощущала скорей отчаяние, чем веселье. Она сама не знала, почему вдруг сделала такое.

— Доктор Хеншоу, — прошипел Патрик. Нежный поэтический голос, которым Патрик расписывал ее красоты, умел мгновенно исчезать, безо всяких промежуточных стадий сменяясь раздраженным менторским тоном. — Доктор Хеншоу тебя услышит!

— Доктор Хеншоу считает тебя весьма достойным юношей, — мечтательно произнесла Роза. — По-моему, она в тебя влюблена.

Это была правда: доктор Хеншоу действительно так говорила. И он действительно был достойным юношей. Но подобные Розины разговоры были для него невыносимы. Она подула на снег, застрявший у него в волосах.

— Может, тебе пойти и лишить ее невинности? Я уверена, что она до сих пор девушка. Вон ее окно. Давай, давай!

Она взъерошила ему волосы, потом скользнула рукой внутрь пальто и пощупала ширинку.

— У тебя встал! — торжествующе сказала она. — Ой, Патрик! У тебя встал на доктора Хеншоу!

Роза никогда в жизни не произносила ничего подобного и не вела себя таким образом. Даже близко не подходила.

— Заткнись! — прошипел истязаемый Патрик.

Но она не могла заткнуться. Она подняла голову и громко прошептала, словно обращаясь к окну второго этажа:

— Доктор Хеншоу! Идите посмотрите, что Патрик вам приготовил!

Злонамеренной рукой она снова схватила его за ширинку.

Чтобы остановить ее, чтобы заставить замолчать, Патрик стал с ней бороться. Одной рукой он зажал ей рот, а другой отталкивал ее руку от своей промежности. Широкие рукава его пальто хлопали по Розе, как крылья. Как только он начал сопротивляться, она успокоилась — именно этого она от него и хотела: чтобы он начал как-то действовать. Но нужно было продолжать сопротивление, пока Патрик не докажет, что он сильнее. Она боялась, что у него это не получится.

Но он в самом деле оказался сильнее. Он давил на нее — вниз, вниз, и она опустилась на колени, а потом уткнулась лицом в снег. Он заломил ей руки за спину и повозил лицом по снегу. Потом отпустил и этим чуть все не испортил.

— Роза! Тебе больно? Роза, прости меня!

Она, шатаясь, встала и придвинула облепленное снегом лицо вплотную к лицу Патрика:

— Поцелуй меня! Поцелуй снег! Я тебя люблю!

— Правда? — жалобно спросил он, смахнул снег с уголка ее губ и поцеловал ее — растерянно, что было вполне понятно. — Правда любишь?

Тут загорелся свет, затопив их обоих и истоптанный снег, и голос доктора Хеншоу зазвучал у них над головами:

— Роза! Роза!

Она звала терпеливо, ободряюще, словно Роза потерялась в тумане рядом с домом и ей нужен был ориентир, чтобы выбраться.

* * *

— Роза, ты его любишь? — спросила доктор Хеншоу. — Подумай хорошенько. Любишь?

Ее голос был очень серьезен и полон сомнений. Роза набрала воздуху и ответила так, словно ее переполняло спокойствие:

— Да, люблю.

— Ну что ж…

Роза просыпалась посреди ночи и ела шоколадные батончики.

Ее тянуло на сладкое. Часто посреди занятий в университете или во время сеанса в кино она принималась мечтать о шоколадных кексах, пирожных и особенном торте, который доктор Хеншоу покупала в «Европейской кондитерской»: он был напичкан сгустками насыщенного горького шоколада, который вытекал на тарелку. Стоило ей начать думать о себе и Патрике, стоило ей пообещать себе разобраться наконец в своих чувствах, как начинались эти позывы.

Она полнела, и между бровями у нее расцвело созвездие прыщиков.

В спальне было холодно — она располагалась над гаражом, и в ней было три окна. Во всем остальном это была очень приятная комната. Над кроватью висели фотографии в рамках — греческие небеса и развалины. Снимки сделала сама доктор Хеншоу, когда путешествовала по Средиземноморью.

Роза писала эссе о пьесах Йейтса. В одной пьесе феи сманивали юную невесту в свою страну, прочь от выгодного, невыносимого брака.

«Убегай, дитя людей…» — читала Роза, и глаза у нее наполнялись слезами — она плакала о себе, словно сама и была той застенчивой, уклончивой невестой, слишком прекрасной для растерянных крестьян, поймавших ее в ловушку. На самом деле это она была крестьянкой и пугала Патрика с его возвышенной душой, но он не стремился к побегу.

Она сняла одну из греческих фотографий и испортила обои, начав писать на них стихи: эти строчки пришли к ней, когда она жевала шоколад в постели, а ветер из Гиббонс-парка молотил в гаражную дверь: