Читать книгу "Загадка гибели шхуны "Святая Анна" - Михаил Чванов"

Значит, в свое время Валериан Иванович избрал местом своего постоянного жительства Красноярск. Но почему именно Красноярск, а не тот же, например, Архангельск? Потому что здесь служил в молодости и у него здесь оставались связи? В Красноярск он перевез мать и сестер. А почему в Красноярске не сохранилось никаких сведений о его жене, если Тамара Александровна Колесник (Конрад) ничего не напутала? Опять загадка.

Она стала еще загадочней, когда я неожиданно получил очередное письмо из далекой Хатанги от Владилена Александровича Троицкого: «В конце шестидесятых годов мой сослуживец, старейший гидрограф Всеволод Иванович Воробьев, служивший еще в УБЕКО Сибири, рассказывал, что в 1922–1924 годах он был знаком в Красноярске с бывшей невестой Альбанова, по имени Клавдия, которая была подругой хорошей знакомой Воробьева Елеонской Надежды. Как он говорил, он помнит, где в Красноярске стоял домик Елеонской, где они с приятелем, ухаживавшим за Клавдией, часто виделись с этими подругами. Фамилии Клавдии он не помнит. Попробуйте сами написать Воробьеву (но спешите, Всеволоду Ивановичу уже за восемьдесят, здоровье плохое, хотя многое хорошо помнит). По сведениям Воробьева и с его рисунком расположения дома Елеонской я обращался к красноярским краеведам — с просьбой разыскать родственников или саму Елеонскую, а через нее узнать судьбу Клавдии, не осталось ли у нее каких бумаг Альбанова, так как, собираясь на ней жениться, он, конечно, мог хранить у нее свои бумаги. Но Елеонскую не нашли и ничего не узнали».

Я тут же написал в Ленинград Всеволоду Ивановичу Воробьеву. Память его была поистине поразительна. Прежде чем ответить на поставленные мною вопросы, он мелким-мелким бисерным почерком, так что мне пришлось читать через лупу, ради экономии времени и бумаги сокращая слова, поведал мне удивительные истории, прямо не имеющие отношения к В. И. Альбанову, но которые я привожу полностью: и потому, что они имеют отношение к Арктике и интересны сами по себе, и потому, что из них мы узнаем еще об одной трагедии, случившейся в Арктике, когда среди двух или нескольких мужчин оказывается одна женщина, и чем это порой кончается, и каким образом порой появляются на географической карте те или другие названия.

Итак, письмо Всеволода Ивановича Воробьева:

«Многоуважаемый Михаил Андреевич! Получил Ваше письмо от 10.5, рад бы ответить по существу интересующих Вас вопросов. Но… увы! Как старый полярник (работал в гидрографии Арктики с начала 1923 года до середины 1976-го), сообщаю нижеследующие сведения лишь для того, чтобы Вы поверили мне, что я всегда глубоко интересовался освоением Арктики, и имена Седова, Брусилова, Русанова, Альбанова и др. были как бы священными для меня. Но не в равной мере, конечно. В частности — Валериан Иванович Альбанов. Во-первых, он со „Св. Анны“ ушел во главе большой группы, а дошел до Земли Франца-Иосифа — только сам с одним человеком. В статье „На юг, к Земле Франца-Иосифа“ („Записки по гидрографии“) это в какой-то мере объяснено, но в какой-то мере, чувствуется нечеткость, неконкретность его руководства, что в конце концов и привело к такому печальному итогу…

Припомнил же я такой любопытный случай. С конца 50-х годов стал издаваться многотомный труд „История открытия и освоения Северного морского пути“. Автор первого тома — доктор ист. наук М. Белов (сотрудник Арктического и Антаркт. научно-исслед. института, степень доктора ему присуждена именно за этот том). При чтении его я обнаружил немало (порядка 150–200) ошибок — и малых (инициалы, написание фамилий и тд.), и крупных. Этот первый том охватил период до 1861 года. Второй, вскоре вышедший, том, составленный другим автором, охватывал период с 1861 по 1917 год (кстати, там о Седове, Брусилове, Русанове и др., хотя и не полностью); в этом томе насчет ошибок благополучно (хотя и есть).

И вот примерно в 1970 году выходит третий том, период с 1917 по 1945 год. Автор тот же, что и первого, — М. Белов. Я в дачный период (то есть не имея под руками своей библиотеки, неплохой, кстати) прочел этот том — ошибок масса (порядка 500–600). По возвращении с дачи написал аккуратно список ошибок и отправил один экземпляр в Арктический и Антарктический НИИ (ААНИИ), а второй экземпляр списка направил в Государственный комитет по присуждению Ленинских и Государственных премий (в Москву), так как том этот был представлен на соискание премии. И любопытно получилось. В какой-то определенный день состоялось заседание комитета (той его части, которая ведает научными трудами по истории, географии и т. д.). Премия была присуждена единогласно. И кто-то из участников заседания сразу же позвонил по телефону в Ленинград в ААНИИ М. Белову и поздравил: „Все в порядке, премия присуждена“. А надо сказать, что автор труда — М. Белов — был наиболее заинтересован в получении высокого звания лауреата премии, что же касается денежной суммы, то она заранее была распределена (в значительной своей части), так сказать, обещана была — сотрудникам группы, подбиравшим архивные и прочие материалы для книги, просматривавшим все пособия, печатные издания и пр. (включая газетные сообщения). Так что все были довольны, предвкушая, так сказать, и т. п. и т. д.

Но можете себе представить, что буквально в тот рабочий день, когда началось заседание комитета, в канцелярию Комитета поступил мой список ошибок, уточненный, обоснованный, бесспорный, и, когда закончилось заседание Комитета, секретарша доложила председателю Комитета о поступившем списке. И можете представить редчайшее — Комитет тут же был созван снова, и, ознакомившись с моим списком (проверив его обоснованность, что было сделать нетрудно), отменили решение. А так как число присуждаемых премий по каждому разделу строжайше регламентировано, а во-вторых, мало-мальски подходящих кандидатов не было, то решили присудить эту премию научному труду „Атлас Антарктики“, представлявшемуся коллективом авторов во главе с директором ААНИИ Трешниковым в прошлом году, но тоже отклоненному, так как премия была присуждена более достойному, бесспорному кандидату. И любопытно получилось: с одной стороны, Трешников официально был недоволен тем, что представленная ААНИИ кандидатура на звание лауреата была отклонена, а с другой стороны, благодаря этому отклонению он сам, Трешников, стал лауреатом, хотя, казалось бы, в прошлом году потерял все шансы. (Тем не менее Географическое общество СССР, до которого скорее всего не дошел список ошибок, выявленных В. И. Воробьевым, наградило М. И. Белова за первый том „Истории открытия и освоения Северного морского пути“ премией им С. И. Дежнева, а за третий и четвертый — золотой медалью им П. П. Семенова-Тян-Шанского. — М. Ч.)

А вот пример из области топонимики. В 1926 году, выйдя в плавание с судами Енисейского отряда УБЕКО Сибири (в 1925–1926 г. я специализировался по астрономии в Пермском госуниверситете — это бывший Тартуский, или Дерптский университет, эвакуированный в 1916 г. из Дерпта), я на Диксоне перешел на суда Обского отряда и возвращался в Омск. При заходе на полярную станцию Новый-порт в верховьях Обской губы произошел со мной такой случай. Определил я астропункт Сэраяк на западном берегу средней части Обской губы и на пароходе „Прибой“ направился на определение следующего астропункта на мысе Халцынай-сале, что на восточном берегу Обской губы южнее мыса Таран. Подошли туда часов в пять, и я, сунув в карман кусок хлеба, высадился на берег, приготовляясь к определению астропункта. Со мной сошли на берег несколько матросов и, отойдя немного в тундру, увидели оленя, загнали его к берегу, убили, но оказалось, что олень клейменый, то есть домашний. Потом вскоре все ушли на судно, а я остался со своим „универсалом“ у столба № 6705. Закусил хлебом, жду прояснения. Но поднялся крепкий ветер норд-ост, снег. Вижу: „Прибой“ почему-то снимается с якоря, уходит. Как потом я узнал, у него сорвало якорь, второй якорь не держал, полз по грунту. „Прибою“ пришлось уходить к другому берегу под укрытие. Остался я у своего астропункта, вырыл ножом неглубокую ямку в песчаном грунте, лег в нее, частенько прогуливаясь для согревания. Прошла ночь, день, еще ночь. Утром третьего дня — туман, шторм. Вижу: подходит „Прибой“, продержался немного близ берега, снова уходит. Как потом узнал, они сбросили за борт мне бочонок с продуктами, с теплой одеждой, ведь был мороз, выпал снег. Прошел еще день, ночь, и утром, просыпаясь в своей яме, вижу, рядом стоят оленья упряжка и самоед. С трудом мы с ним объяснились. Оказалось, что он, возвращаясь с севера, где летом были оленьи пастбища, завернул сюда, чтобы забрать своего оставленного здесь захромавшего оленя (очевидно, того самого, которого застрелили), а я объяснил ему, что мне холодно, что очень хочу есть, что у меня ничего нет. А он мне объяснил, что недалеко в тундре его теплый чум, что сейчас он на своем олене туда быстро поедет, вернется с упряжкой, с теплой малицей, привезет мне поесть и заберет меня.