Читать книгу "Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл"

Однако Цезарь отправился в Египет не любоваться архитектурой. Победа при Фарсале убеждала его: богам угодна та держава, которую замыслил создать он. И все чаще думал Цезарь об Александре.

В Александрии не думать о нем было невозможно. Великий македонец опирался на завоеванные провинции, чтобы создать невиданное многоязыкое государство от Маге Internum[77] до Индии, объединенное великой культурой Греции, в которую влилась бы тысяча иных, более древних культур — Индии, Персии, Вавилона. Единый мир под властью одного царя! Александр начал превосходно, но плохо кончил, не успев ничего завершить.

Александр чем-то походил на Фаросский маяк — он возвышался над людишками, которые ничего не понимали, которые упрекали его в высокомерии, в том, что он не принимает совместных решений, что он убивает эллинский дух свободы, эллинскую демократию. Цезарь думал о том, как же мешали Александру те, кто не понимал очевидного: гигантским, невиданным ранее государством нельзя было править, дебатируя на тысячу голосов о каждой мелочи, к чему привыкли греки, управляясь со своими лоскутными полисами[78]. Но Александр умер слишком рано, а те, что пришли потом, были бесталанны и корыстны. И они уже не вспоминали о эллинской свободе, а погрязли в междоусобицах за царские троны в завоеванных им провинциях. Растащили и уничтожили его создание, как коршуны — павшего слона!

Он, Цезарь, создаст единый мир, о котором мечтал великий македонец, но при этом не допустит его ошибок. И только тогда успокоится.

В Александрии все получилось как нельзя лучше: убивать своего врага Помпея, бывшего зятя и соотечественника, Цезарю не пришлось. Это сделали египтяне. И принесли ему голову римского консула в какой-то мерзкой вонючей корзинке — типа той, что таскают с собой по ярмаркам александрийские заклинатели змей. Цезарь прекрасно понял этот унизительный намек на то, как относятся к Риму в Египте. Мертвую голову сильно тронуло тление, но это был, несомненно, Помпей. Видно, смерть наступила неожиданно, потому что даже в смерти его совершенно уже черная верхняя губа была так же противно вывернута, как это помнил Цезарь. Словно Помпей, по своему обыкновению, и сейчас собирался сказать ему что-то едкое.

Цезарь, во-первых, сделал все, чтобы никто не заметил его вздоха облегчения, а во-вторых, обрушил на египтян неподдельный гнев за предательское убийство римского консула. И приказал немедленно сделать все приготовления для торжественного погребения останков великого Помпея со всеми полагающимися выдающемуся военачальнику Рима воинскими почестями. Почести обеспечивали его легионеры, все остальное — египтяне. Обо всем этом будет, конечно же, известно в Риме, и ничего лучшего для репутации Цезаря придумать было нельзя: кровь Помпея Великого, римлянина, пролили египетские евнухи, а не соотечественник, не римлянин, не Цезарь.

Наконец легионеры, траурно, церемониально печатая шаг, унесли злосчастную голову. От ее зловония совсем не спасали какие-то сухие лепестки, которыми была устлана корзина. И даже курильницы, источавшие местные едкие ароматы.

Цезарь, стоя в тронном зале дворца Птолемея в белоснежной консульской тоге с пурпурной каймой (он надевал эту тогу редко, по дипломатическим оказиям), пожалуй, слишком увлекся и очень уж яростно метал громы и молнии на своем отличном греческом. И на минуту ему даже стало жалко худого запуганного мальчишку Птолемея, который сидел, нелепо убранный и накрашенный, как мальчик из лупанария для извращенцев. Царь Египта слушал Цезаря, вздрагивая, и кусал губы, чтобы не разреветься, но жирная линия малахитовой туши вокруг глаз все-таки начала предательски подтекать.

Вдруг советник царя Потин приблизился, прося у Птолемея слова. Это был очень красивый высокий евнух с чеканным подбородком и четко очерченными, мужественными губами. На гладко обритой голове над левым ухом у него змеился глубокий белесый, давно заживший шрам. Птолемей поспешным кивком позволил ему говорить:

— Прошу прощения, — начал советник, — я не знаю твоего имени, консул… (конечно, он лгал!), но у твоей тоги внизу оторвался край. Это бывает с такими длинными и модными тогами, как твоя. Тебе уже приготовили гостевое крыло во дворце его ослепляющего величества царя Птолемея, да благословят боги его трон. Я прикажу принести тебе туда на выбор новую одежду. Правда, это будет греческая или египетская одежда. У нас в Египте нет затруднений ни с тканями, ни с зерном, но вот только тоги у нас не носят.

Цезарь слушал, изумленный. Он не ожидал от египтянина такой явной дерзости.

— Да, у вас не носят тоги. Гражданам только одной великой страны дана такая привилегия, — спокойно ответил он.

Цезарь хотел добавить: «Величие ваше — в прошлом», но передумал: не стоило дразнить гусей, ведь у него с собой только два легиона — Шестой и Двадцать седьмой. Отличные легионы, из лучших, но «многовато для посольства и маловато для армии», как заметил один царь[79]. И сказал евнуху так:

— Однажды Архелай верно посоветовал одному сапожнику: «Суди не выше сандалий!» Я перефразирую для нашей ситуации: «Суди не дальше края тоги».

И широко улыбнулся.

Римляне в зале хохотнули. Египтяне тоже прятали быстрые улыбки. Все прекрасно знали эту байку о художнике Александра Македонского, великом Архелае: однажды тот попросил сапожника высказать мнение, что он думает о написанной им на новой фреске обуви Александра. Сапожник ответил, что сандалии очень хороши, а вот как изображен сам Александр, ему не нравится, и начал давать советы. Художник выслушал и в свою очередь посоветовал сапожнику впредь «судить не выше сандалий».

Красивый Потин стоял совершенно невозмутимо, лицо его не выражало ничего. Сказывался многолетний опыт придворного и способность к лицедейству.

Цезарь подвел итог:

— Завтра мы поговорим о задолженности Египта Риму и о способе погашения ваших долгов, а сегодня… мои люди утомлены и голодны. Распорядитесь, чтобы им выдали провиант. На постой они разместятся во дворце. Что касается меня, то я решил разместиться прямо в этих комнатах. Прекрасные комнаты с видом на город и порт — это все, что нужно! Отсюда мне будет видна гавань и вся Александрия как на карте! Я люблю хороший вид.

На лицах придворных застыл ужас, и все почему-то посмотрели на Потина: Цезарь со своей солдатней собирался разместиться в тронном зале Птолемеев!

— Это невозможно! — воскликнул Потин, то ли категорически запрещая, то ли возмущаясь. Он сильно покраснел и тяжело дышал. Выдержка изменила даже ему.