Читать книгу "Сигнальные пути - Мария Кондратова"

– Да Евросоюзом же…

– Нужен Евросоюзу наш хутор, это все Штаты мутят!

– А я думаю, это Порошенко с Ахметовым хотят Яныка скинуть! Всех он достал!

– Кто проплатил?! Да сам Путин и проплатил! Чтобы Янык посговорчивей был.

Мамино лицо пылало лихорадочным вишневым румянцем, шею дяди Глеба заливала кирпичная краснота, они уже почти кричали друг на друга, и в этом бесконечном, путаном споре двух нездоровых людей, как в зеркале, отражалась общая беспомощность и непонимание. Слишком много ниток торчало из киевского клубка, и никто не знал, за какую потянуть, чтобы размотать, не порвав. Я сама временами едва удерживалась от того, чтобы не закричать. Спор затих только на горячем, разбор жареной курицы требовал сосредоточенности, и над столом наконец воцарилась мирная жующая тишина.

В телевизоре тем временем продолжалось запланированное веселье, там давали новую репризу про украинскую сборную по биатлону и два актера, вырядившись «по-селянськи» и пародируя западенський акцент, весело шутили о том, что олимпиада – это отличный шанс пострелять москалив, да еще и золото получить, «Як диду…». И непритворно сожалели о том, что дедушкин рекорд, установленый в сорок пятом, вряд ли удастся побить. Ведущий, изображавший тренера, вяленько для виду возражал «спортсменам», но в целом тоже был скорее за то, чтоб пострелять… В зале одобрительно смеялись. Не маргиналы, не нацики-отморозки, отнюдь, – это был респектабельный киевский «средний класс», немаленькие деньги заплативший за билеты на представление. Всего какие-то полчаса назад он такими же искренними аплодисментами встречал на этой самой сцене московского пародиста. Одно другому не мешало. От души похлопать артисту, желающему больше мира и взаимопонимания нашим народам, а потом посмеяться шутке: «Я еду в Россию стрелять москалив! Так! Почалось!» Мне стало так противно, что я вышла на кухню, успев услышать напоследок: «Там будут не только москали. Немцы, итальянцы. – А, союзники!» Слава богу, мама и дядя Глеб уже говорили о чем-то своем и не прислушивались к тому, что несется с экрана.

У меня дед, которого я живым не застала, воевал на Украинском фронте, помогал освобождать Львов и был там ранен. Мне не казались смешными шутки про людей, которые стреляли в моего деда. Я знала, что история пишется кровью, но слишком мало времени прошло, чтобы устраивать из кровопролития клоунаду. Вместе поскорбеть о зверином времени, стравившем людей одной истории, одной крови, – это пожалуйста. Но не шутить, не потешаться глумливо над общей бедой, и уж тем более не смеяться над такими шутками. Над Януковичем – сколько угодно. Но не над этим… Не так… Было неприятно думать, что остроумные выпады против нашей тупой власти и шутки про «пострелять москалив» придуманы одними и теми же людьми.

На нервах я перемыла всю накопившуюся за день посуду и не возвращалась в комнату, покуда оттуда не раздался звук колоколов и мама не крикнула:

– Аля, иди к нам, послушаем, что Янукович говорить будет.

Янык говорил так, словно в последние месяцы в стране ничего не происходило. Это обращение с таким же успехом могло бы подводить итоги прошлого или позапрошлого года. Может быть, ему, как маленькому мальчику, казалось, что если проблему не замечать, то она сама исчезнет, но выглядело это неубедительно. Сразу после полуночи я ушла к себе, оставив окончательно успокоившуюся родню мирно перебирать воспоминания. До Виталика дозвониться не удалось. Сеть, как обычно в праздники, не справлялась с нагрузкой, и тогда я начала искать интернет-трансляцию с Майдана, надеясь увидеть его в толпе. В новогоднюю ночь грех было не понадеяться на чудо. Конечно же, Виталика разглядеть мне не удалось. Зато камера на мговенье задержалась на остром мужском лице около сцены, и я узнала Лекса.

Друг мой… Иногда казалось, больше, чем друг, но чего-то нам так и не хватило, чтобы сделать несколько последних шагов и стать ближе, чем «просто друзья». Серый плащ, обнявший мои плечи на эсхарском перроне, чтобы защитить от начинающегося дождя. Голос, со смехом произносящий: «Мы, прогрессивные сарацины, собираемся водрузить над Лондоном зеленое знамя пророка и ввести обязательное изучение трудов Аверро́эса в Оксфорде. А ты что будешь играть?..» Веселая разбойничья улыбка на скуластом лице в золотистом нимбе рано пожелтевшей листвы. И внезапно – лекция о лазерах, экспромтом прочитанная вечером у костра, после которой я несколько дней всерьез размышляла, а не перевестись ли на биофизику… Лекс был сумасшедше увлечен наукой тогда, и всех, кто оказывался рядом, невольно тащил за собой. Такой уж счастливый характер человеку достался. Теперь то он уже наверняка доктор или даже профессор с его-то энергией и амбициями, конечно… Доктор Лекс. Профессор Робин Гуд…

В юности перевоплощения давались легко… Как легко и стремительно мы жили тогда, как искренне играли кто во что горазд: в «Мафию» и «Ассоциацию», в «Корову» и «демократию», в «приватизацию» и «свободу слова», в Средневековье, Средиземье, эльфов и орков… Из ничего – из марлевых туник и плащей, из портьерной ткани, из плексигласовых клинков и деревянных щитов творили другой, лучший мир и были счастливы в нем. Казалось, жизнь готовится как глитвейн – брось щепотку специй и дольку лимона в дрянное вино и получишь напиток богов. Казалось, так будет всегда. Не получилось. И все-таки мне было радостно думать, что старый мой друг и молодой возлюбленный стоят этой ночью рядом в одной и той же толпе, и одновременно немного грустно, что я не с ними. Эта радость и эта грусть, как две чистые ноты, заглушили скверный диссонанс телевизионного глумления, и когда люди на площади подняли руки с фонариками и запели гимн Украины, я тихонько запела с ними. Мне были дороги лица, озаренные надеждой и единением, хоть и не понимала я этой шумихи с евроинтеграцией… Все это уже было, я помнила, как еще в середине восьмидесятых друзья родителей собиравшиеся у нас на кухне, рассуждали о «цивилизованном мире» и свято верили, что американскому безработному живется лучше, чем советскому специалисту. И в девяносто первом, разломав Союз, ждали, ну теперь-то перестанем «кормить Москву» и точно заживем, как в Европе! Так ничего и не было осмыслено за двадцать пять лет. Снова рвались сменить одного пана на другого, но почему-то говорили об этом, как о свободе и воле…

Ну да мало ли чего я не понимаю… Пусть все будет хорошо. У них, у нас, у всех… Насколько это возможно. Пусть все будет хорошо в Новом году.

Но в голове почему-то вновь и вновь всплывала одна из сегодняшних шуток:

– Я хочу, чтобы этот бандитский режим пошел в отставку!

– Хорошо, а какой бандитский режим ты хочешь вместо него?..

Харьков. Февраль 2014

С самого утра все валилось из рук и колотилось в голове бесконечное «Надо что-то делать! Надо что-то делать!» От новостей наворачивались слезы. Почему я здесь? Почему не там? Что за никчемая женская судьба быть вечным зрителем на кровавом мужском пиру! Лекс позвонил в пять утра, крикнул, чтобы я не волновалась, что он в порядке, не ранен на Институтской, не убит в Мариинском парке, не сгорел в доме Профсоюзов… Жив! Эта новость дала мне силы собрать и отвести Машку в школу, но время шло: два, три, четыре часа… и больше новостей от него не было, а мало ли что еще могло случиться за это время. Сама я не звонила. Безвестье было мукой, но мысль о том, что не вовремя раздавшийся звонок может стоить моему любимому жизни, останавливала руку, потянувшуюся к телефону. Оставалось только сидеть перед компьютером и дрожащими пальцами перебирать последние известия с Майдана, прыгая с новостных лент на яндекс-карты и возвращаясь обратно. Я изучила карту центра Киева так, что могла бы водить там экскурсии с закрытыми глазами. Кровавые, рваные, c мясом вырванные из жизни дни. Прочитала про российских снайперов, захлопнула ноутбук. Задохнулась от нового страха: а если снайпер? Игровой доспех не спасет… Ткнула пультом в телевизор, чтобы хоть как-то отвлечься от этих невыносимых дум. По телевизору шла Олимпиада. Господи… Девушки с серьезными лицами толкали швабрами по ледяной горке большую круглую шайбу. Думаю, даже репортаж об инопланетной жизни не показался бы мне настолько чужеродным и бессмысленным, как это зрелище. К черту, к черту…