Читать книгу "Слеза чемпионки - Ирина Роднина"

Перед этой беседой у нас еще до отъезда в Вену были разные встречи — вплоть до зама Гречко по Министерству обороны генерала армии Павловского. На них я вела себя совершенно истерически: я впадаю в такое состояние, когда вижу, что меня не только не слышат, но и не хотят услышать. У них одна задача — нас вновь объединить, а объединять уже было нечего. Настолько далеко зашла ситуация.

Роль Зайцева во всей этой истории, честно говоря, была малозначительной. Конфликт существовал исключительно между мной и Жуком. Когда генерал армии Павловский рубанул: «Я вам приказываю кататься», я хихикнула очень громко. Он на меня вскинулся, а я ответила: «У вас есть майор Жук, у вас есть лейтенант Зайцев, пускай они и выступают в паре. А я на них со стороны посмотрю, поскольку я не военнообязанная. Но если у вас есть власть надо мной, так хоть ссылайте меня на Камчатку, я больше с этим тренером работать не могу».

После такого разговора с соответствующими эмоциями мы уехали в Вену. Вернулись, и я, пообщавшись с нашим новым начальником, поехала от него к Сергею Павловичу Павлову. Председатель Спорткомитета, естественно, уже прознал о нашем разладе и сказал: «Ира, к сожалению, я как руководитель Спорткомитета не могу этот вопрос решить. Он внутренний, армейский». И тогда я приняла решение. Сейчас мне самой это странно. Но иногда у меня бывают такие моменты — иду напролом, и меня уже ничем не остановить.

На следующий день я позвонила Тарасовой, и мы с Зайцевым приехали к Татьяне Анатольевне. К счастью, она в этот момент была в Москве. Даже отец ее, Анатолий Владимирович, оказался дома. Мы ей заявили, что хотим тренироваться у нее. Она без сомнений отвечает: я вас возьму. Я говорю: если ты согласна, мы действуем дальше, — и прямо от Тарасовой поехали в приемную министра обороны.

Министр обороны присутствовал на совещании стран Варшавского Договора, но, надо отдать ему должное, буквально на две минуты нас принял. Замечу, что Гречко по каким-то причинам не относился к Жуку хорошо, я это не раз замечала. Мы вошли, вокруг стояло много разных военачальников — видимо, в этом кабинете они и совещались. Я прекрасно помню это старое здание на Арбате. Совершенно невероятной высоты стулья с готическими спинками. Я сказала, что конфликт зашел так далеко, что мы хотим уйти к другому тренеру. Маршал Гречко: «Это ваше право. А к кому?» Я сказала, что к Татьяне Анатольевне Тарасовой. Гречко: «Что ж, она достаточно опытный специалист, и если вас устраивает как тренер, конечно. Меня волнует только одно: вы будете выступать за ее клуб? То есть вы общество меняете?» Я говорю: «Нет, ни в коем случае. Мы остаемся армейцами». Маршал так и сказал: «Вы имеете право тренироваться с кем считаете нужным».

Мы прямо от Гречко опять к Павлову. Доложили: министр не возражает. От Павлова пошли к Сычу, потому что Валентин Лукич Сыч как зампред отвечал за зимние виды спорта. От Сыча мы снова к Татьяне. И сразу на вечернюю тренировку после всех этих мытарств.

В Москве тогда на машине можно было успеть везде. Как ни странно, все сложилось. Мало того что все оказались на месте — и Павлов тут же принял, и Гречко сразу пригласил.

Перед вечерней тренировкой мы приехали в ЦСКА забирать свои коньки. У Жука в этот момент Шеваловский поднимал восстание и тоже хотел уйти, потому что Стас перестал с ними работать. Но Женя нам говорит: ребята, я все же решил остаться. Жук тоже начал действовать. Он тут же стал собирать команду, прекрасно понимая: нельзя никого больше отпускать, наверное, боялся, что у него заберут лед — самое ценное, что на протяжении всей моей жизни было в советском фигурном катании.

Тарасова работала на СЮПе — стадионе Юных пионеров, а он принадлежал профсоюзному обществу, и сперва, как ни странно, все эти зачетные очки никто не считал. Когда все утряслось, на нашу подготовку армейским спорткомитетом деньги выделялись отдельно. Если мы ехали на сборы или тренировались в Москве, два часа льда у нас всегда были оплачены. В наше время катались и ребята Татьяны, и наоборот, на ее льду мы тренировались.

ЦСКА деньги выделял безупречно. Надо сказать добрые слова о Викторе Ивановиче Рыжкине — он этот вопрос полностью отрегулировал. По большому счету, мы ЦСКА обходились в год в тридцать-сорок тысяч рублей. То есть, можно сказать, в копейки.

Начало у Тарасовой. Судьба Жука

На первой же тренировке мы в экстазе вдруг начали делать то, что до этого у нас не особенно получалось. А Татьяна сидела, молча смотрела. Рядом с ней сидел Игорь Александрович Кабанов, один из руководителей фигурного катания, отвечающий за танцы. Он пришел на тренировку проверить, как выглядят Моисеева с Миненковым, которые должны были через неделю улетать в Канаду на соревнования «Скейт Кэнэда». Помню, что Татьяна пришла на тренировку с дневником. Она решила по-серьезному относиться к нашим тренировкам и всё записывать, как это всегда делал ее отец. Первое время она очень старательно вела записи.

Кстати, и Жук всегда работал только с дневником. Мы были приучены к ежедневным пометкам. То, что Жук писал во время тренировки, мы в обязательном порядке после того, как она заканчивалась, переписывали к себе. Первое время он всегда меня проверял, и мои дневники целы до сих пор. Кто бы видел эти тетрадочки с вырезанными числами, по месяцу, по неделе. Я не просто записывала, что мы делали и сколько мы сделали. Жук требовал, чтобы мы еще отмечали, как в тот момент себя чувствовали. Эти дневники мне невероятно помогли, когда мы стали работать у Тарасовой. Когда основная доля тренировочного процесса — не постановочного, а именно программы нагрузок, — легла прежде всего на наши плечи.

Когда мы приехали забирать коньки, то Жука на катке не встретили. Каток ЦСКА для меня — родной дом, где я была «прописана» с шестидесятого года. У нас там были свои раздевалки: у мастеров хоккея — одна, у второго состава — другая, и были раздевалки для команд фигуристов. У каждого из нас, кто входил в команду, был свой ящичек. В раздевалке стояли всего два кресла. Одно считалось персонально моим. Позже, когда достроили маленький каток, достроили и раздевалки. И вот мы туда вошли уже чужими! Мы не уходили чужими, мы вошли чужими. Это, наверное, хуже развода. Прийти, забрать коньки, сложить их в сумку и уйти, как казалось, навсегда.

В ЦСКА создали хорошую базу для тренировок фигуристов. Жук не любил ездить ни на какие сборы, да у клуба и лишних денег на поездки не было. А сейчас мы идем по родному дому чужими. Жуткое ощущение. Я впереди иду, позади меня Зайцев. Я же принимала решение уходить, я разговаривала с министрами, Зайцев сзади стоял. И вся ответственность, и вся тяжесть принятия этих решений — всё было на мне. Он ни разу не сказал ни слова против, он шел абсолютно у меня в кильватере. Но он понимал, что с Жуком уже никогда не сможет работать.

В семьдесят четвертом году, в январе, в Челябинске проходил чемпионат Советского Союза. В те годы мы часто приезжали в Челябинск.

Во всей огромной стране было всего несколько мест, где постоянно принимали фигуристов: прежде всего это Запорожье (правда, сначала был Ростов, потом уже лидерство перешло к Запорожью) и Челябинск. Позже появилась еще и Одесса. Этот южный город появился на нашей карте благодаря Тане. Ей Одесса нравилась, потому что там был каток профсоюзов. С Жуком, может быть, за все время мы ездили в другие города пару раз. Один раз в Глазов, что-то тогда в ЦСКА со льдом случилось. Именно там Жук нас первый раз с Зайцевым показывал публике, на каком-то неведомом чемпионате какого-то профсоюзного спортобщества. Жук понимал: сразу нас выставить на большой турнир нельзя, мы еще совершенно зеленые, и он принял решение ехать на эти чудные и чужие соревнования. Тогда не федерация правила бал, а спорткомитет. А там понимали, что важнее всего результат, и шли на некоторые нарушения. Система была абсолютно управляемой, поскольку возглавлялась не общественной организацией, а государственной. Жук с Сычом всегда могли договориться, и мы, армейцы, оказывались на профсоюзном турнире. Точно так же, как Зайцева в один день перевели из Ленинграда в Москву, тут же призвав в армию. Вопросы, влияющие на результат, решались достаточно быстро. Это и называлось государственным подходом, тогда спорт напрямую связывали с идеологией.