Читать книгу "Элоиза и Абеляр - Режин Перну"

Правда, одно обстоятельство в тот момент вывело Абеляра из весьма затруднительного положения: он вновь вернулся к преподаванию. «Как только я оправился от моей раны, так тотчас же нахлынули толпой клирики и принялись досаждать своими настойчивыми просьбами и аббату, и мне. Они хотели, чтобы то, что я прежде делал из любви к деньгам или к славе, я теперь делал из любви к Господу. Они говорили, что Господь потребует у меня отчета о том, каким образом я использовал тот талант, коим Он меня одарил, они говорили, что прежде я занимался лишь с богатыми, что отныне я должен себя посвятить обучению и воспитанию бедных, что я должен признать, что если меня и коснулась десница Божья, то для того, чтобы я, избавленный от соблазнов плоти и шума бурной мирской жизни, мог посвятить себя изучению наук и Священного Писания и из философа мирского превратиться в истинного философа Господа». Стать истинным философом… философом Бога… Выражение это принадлежит не Абеляру, оно часто встречается в письменных источниках той эпохи; под философом Бога подразумевали монаха, ведь монашеская жизнь почиталась как «vera philosophia», ибо для властителей дум в духовной сфере того времени поиск мудрости был равносилен поискам Бога, а именно поиск Бога и был основной целью тех, кто принимал постриг и вступал в монастырь. Этот термин противопоставлял новую мудрость, в основе которой лежала Любовь, мудрости античной, чисто интеллектуальной. Под пером Абеляра он обретает некий новый смысл, ведь Абеляр лелеял тщеславную надежду примирить и согласовать обе мудрости — мудрость Аристотеля и мудрость апостола Павла. Философ по призванию, услышав некий внутренний голос, повелевавший ему стать монахом, Абеляр понял, что испытание, выпавшее на его долю, открывало перед ним новую «программу действий», что именно это и являлось его истинным призванием: быть философом Бога.

«Некоторые говорят, что все зависит от случая; однако все было совершенно очевидно предрешено Господом. Если ты признаешь, что некое событие не зависело от нашей свободной воли, значит, оно зависело от еще более свободной воли Господа. Ты окажешься не прав, полагая, будто что-то произошло понапрасну или было несправедливо или неправильно, ибо всяким событием руководит высший разум Господа. Что бы ни случилось, это не вызывает у праведника приступа гнева, ибо он знает: если так предопределил Господь, значит, все правильно».

Так формулирует Абеляр для своего сына то правило мудрости, которое он вывел из собственного горького опыта.

В монастыре Сен-Дени аббат и монахи ожидали только подходящего предлога, чтобы избавиться от несносного критикана. «Плененные ежедневными настойчивыми просьбами моих учеников, они воспользовались этим обстоятельством, чтобы от меня отделаться. Понуждаемый непрестанными просьбами школяров и уступая вмешательству аббата и братьев, я удалился в одну из обителей, чтобы возобновить там мои обычные занятия». И тотчас же вокруг него вновь сформировался кружок восторженных слушателей. Небольшая обитель, о которой упоминает Абеляр, находилась в местечке Мезонсель-ан-Бри. В наши дни трудно вообразить, что какой-нибудь преподаватель с превосходной репутацией светила науки обоснуется в Мезонсель-ан-Бри и к нему тотчас со всех сторон устремятся толпы учеников, но надо отдавать себе отчет в том, что в наши дни очень сильны тенденции централизации, чего во времена Абеляра не было, и мы уже неоднократно имели возможность в этом убедиться. Кстати, Мезонсель-ан-Бри находится неподалеку от Провена, а в те времена это был процветающий город; дважды в году благодаря проводившимся там ярмаркам (в мае и сентябре) он становился одним из самых важных экономических центров западного мира. Разумеется, мир торговцев — это не мир клириков, и все же, несмотря ни на что, школяры все прибывали и прибывали. «Приток слушателей ко мне был столь велик, что не хватало места, чтобы их разместить, и земли, чтобы их прокормить». Начался период в жизни Абеляра, который можно назвать наиболее плодотворным, период, когда он довел до совершенства свой метод преподавания и исследования, а также создал свои основные труды. Абеляр объясняет, как он собирался осуществить основную программу действий, намеченную им себе, дабы в полной мере отвечать своему призванию стать «философом Бога».

«Здесь я посвятил себя преподаванию Священного Писания. Однако я полностью не отказался и от изучения и преподавания и светских искусств, дела особенно для меня привычного и ожидавшегося от меня… И так как Господь, по-видимому, в Своей милости, даровал мне не меньше способностей в постижении Священного Писания, чем в изучении светской науки, то число слушателей моей школы, привлеченных чтением мною сразу двух дисциплин, не замедлило увеличиться, тогда как число слушателей у других преподавателей уменьшилось». Как мы видим, несчастья, обрушившиеся на Абеляра, нисколько не поколебали его необычайной уверенности в себе (вернее было бы назвать эту уверенность самомнением и самодовольством), которая, похоже, не только подкрепляла восторги его учеников, но и оправдывала их восхищение. Одна деталь представляется весьма характерной, указывая на то, какое влияние Абеляр оказывал на методику преподавания. Как видно из одной из максим Абеляра, методика эта должна была пережить своего создателя и способствовать блеску его славы и после его смерти: «Ученый живет своей славой и после смерти, философия гораздо сильнее природы».

Действительно, термин «теология», или «богословие», который стали использовать для обозначения систематического изучения догмата веры и вообще Священного Писания, до Абеляра употребляли только тогда, когда имели в виду языческие религии, в том смысле, который вкладывали в него античные авторы; когда же речь заходила о христианстве, о науке о Боге, тогда пользовались выражением «священное писание» («sacra pagina»), а когда хотели указать именно на само преподавание этой науки, то говорили о «божественном чтении» («lectio divina»). Похоже, что личному воздействию Абеляра мы обязаны появлением в словаре церковной и религиозной лексики термина, значение которого, как мы знаем, очень велико; интересно отметить и тот факт, что этот термин, с одной стороны, связан с Античностью, а с другой стороны, он станет обозначать все, чем будет заниматься в следующем веке схоластика. Итак, введение в научный оборот термина «теология» знаменует начало чрезвычайно важного этапа в эволюции как религиозной мысли, так и образа жизни в лоне Церкви. В эпоху Абеляра, как и в первые века распространения христианского вероучения, главным почиталось знание самого Священного Писания. Все усилия тех, кто в XII веке посвятил себя изучению Священного Писания, как и во времена отцов Церкви, были направлены на достижение целостного его восприятия; они внимательно вчитывались в его строки, то ли преследуя цель извлечь из его богатства теории, то ли для того, чтобы найти в нем доводы, способные укрепить и защитить их веру. Во времена Абеляра большая часть проповедей и научных трактатов ученых была посвящена толкованию Библии. В тот период вся жизнь верующего «питалась и поддерживалась» Библией — основой всех основ, все верующие — от самых прославленных магистров философии и до самых темных, самых необразованных крестьян — все были знакомы с Библией, все присутствовали на службах в приходских церквях, все знали псалмы, которые пел хор певчих, а также слышали, как проповедники комментировали различные события, описанные в Библии, в своих проповедях, иногда довольно нудных. К Библии обращались столь часто, необходимость знакомства с ней была столь насущной, а влияние библейских сюжетов на общественные нравы столь велико, что выражение «учиться читать» в то время означало не что иное, как «заучивание» Псалтири. Утверждается, что усилия школяра были направлены на то, чтобы найти в книге и назвать буквы и слова, которые он прежде заучил наизусть, чаще всего во время пения псалмов. Латинский язык Библии был тогда достаточно хорошо знаком многим для того, чтобы понимать псалмы, по крайней мере, наиболее популярные. Правда, в этой сфере, как и в сфере светской науки, в тот период уже начал властно «требовать употребления» народный разговорный язык, и Библию поспешили перевести на этот повседневный язык, комментарии к ней тоже стали давать на этой народной латыни; среди манускриптов, хранящихся в наших библиотеках, имеется немало экземпляров Библии на старофранцузском языке, некоторые переводы сделаны в технике мнемотехнических стихов.