Читать книгу "Путешествие в Ур Халдейский - Давид Шахар"

— Не покупай ее! Это вранье! Она не разрешает тебе открывать книгу, потому что в середине не хватает многих страниц, а не потому что ты ее испортишь. Она не получила ее в наследство от своего дедушки — это ложь. Это ложь! Я нашла ее, когда играла на Русском подворье.

Уже тогда, в детстве, посланная купить что-нибудь в лавке, мама не могла запомнить цены. Она возвращалась домой в страхе перед тем моментом, когда бабушка Шифра спросит: «Сколько это стоило?» — и она не сможет ответить внятно. Одной из величайших радостей в жизни мамы было освобождение от мира цен, наслаждение свободой от знания, сколько стоит каравай хлеба и пачка масла. В конце месяца бакалейщик посылает ей счет за все покупки — вот и все.

Наряженная в лучшее свое платье и широкополую шляпу, мама ходила по часовщикам со смущенной улыбкой, бьющимся сердцем и с нарастающей дрожью в коленях. Чем больше старалась она избежать препирательств, чем горячее мечтала продать золотые часы побыстрее, тем больше часовщики от них отворачивались и тем несговорчивее становились. Первый часовщик, к которому она обратилась, знавший и ее, и сами часы с тех пор, как впервые завел их, был лучше всех остальных. Он признал их ценность и красоту, но в тот месяц у него просто не было денег для вложения в дела. Вместо этого он готов был положить эти часы в своей витрине, пока найдется покупатель, и ограничиться только комиссионными.

— А сколько времени пройдет, прежде чем появится покупатель? — спросила мама.

— Этого знать нельзя, — сказал часовщик. — Покупатель может появиться в тот же день, а может пройти и три месяца, прежде чем кто-нибудь подвернется.

Услышав про эти три месяца, Рина снова впала в бешенство. Три месяца казались ей изрядной вечностью и по смыслу не отличались для нее от трех лет или трех столетий — и мама вернулась к торговле часами в подавленном настроении. Несмотря на ее сердечную улыбку, второй часовщик бросил на нее подозрительный взгляд и отделался от нее одной короткой фразой, а именно:

— Я не покупаю вещи с рук.

И мама вышла от него с горящими от стыда щеками, словно была поймана с поличным в тот момент, когда пыталась продать краденые золотые часы.

— И правда, — сказала она себе, — откуда ему знать, что эти часы не краденые, и как я могла бы ему это доказать? Может быть, мне надо было в точности объяснить ему, как они ко мне попали и почему я хочу их продать?

Она все обдумывала и обдумывала, каким образом ей обратиться к следующему часовщику и что сказать ему, чтобы не вызвать его подозрений, но все эти усилия были излишни, поскольку этот третий вовсе ее ни в чем не подозревал. Он принял ее даже приветливо, однако при виде часов скривил нос и заявил: «Не современные». Он вставил в глаз увеличительное стекло и, открыв крышку и проверяя механизм, объяснил маме, что в коммерческом мире скверные современные часы предпочтительнее хороших, но вышедших из моды. С потоком его речей ей стало понятно, что он явит ей великую милость, если согласится избавить ее от этих часов, вышедших из моды во всем мире. В это время маленький мальчик в лохмотьях с вожделением заглядывал внутрь, и маму стало одолевать страстное желание подарить ему часы. Если бы она не нуждалась в деньгах, то отдала бы часы ему. Ничто другое не принесло бы ей тогда большего счастья, чем подарить часы мальчику, открыто их жаждущему. Тем более что, порадовав мальчика, она заодно избавилась бы от этой муки с часами, превратившимися для нее в тяжкую и неприятную обузу, нечто постыдное и настолько отвратительное, что ей следовало избавиться от них как можно скорее и любой ценой. В конце концов, после недели беготни по всем часовщикам в городе, она сподобилась потрясающего успеха благодаря тому, что один совершенно древний часовщик согласился обменять ее золотые часы на современные часики «для молоденьких девушек», хотя прекрасно знал, что ее часы стоят по крайней мере в три раза больше, чем часики Рины.

Этот дорогой ему образ мамы, выходящей в субботнем платье и с сердечной улыбкой на лице, чтобы продать золотые часы, и возвращающейся через несколько часов домой, едва держась на своих бедных ногах, бледной, униженной и презирающей саму себя, всегда был связан в памяти Срулика с историей отношения Рины к Длинному Хаиму, и не только потому, что все это происходило в один и тот же период. Так же как мама была беспомощна перед часовщиками, Длинный Хаим был беспомощен перед Ринеле. Однако в Ринеле, несмотря на вспышки гнева и нетерпения, на простодушный и откровенный эгоизм в пылу борьбы за достижение вожделенного, никогда не оказывалось той жестокости, которая обнаруживалась порой в Орите по отношению ко всякому, кто был перед нею беспомощен, в особенности к Янкеле Тальми, который был не только презираем ею, но и мерзок и отвратителен ей с той минуты, как она почувствовала его слабость к себе. Длинный Хаим казался Ринеле не отвратительным, а смешным, но чем больше она чувствовала его слабость и зависимость от себя, тем больше его жалела, и он делался ей дорог, как верный, старый и смешной домашний пес.

Не имея ни гроша, Длинный Хаим, несмотря на страстное желание, был неспособен помочь Ринеле в деле с часами, однако в его мозгу забрезжила великая идея.

— Я нашел патент! Чудный патент! — воскликнул он и начал вертеться по дому и лихорадочно жевать яблоки, которые только что подобрал с пола, после того как Рина разбила блюдо.

Он разложил их перед собою в ряд на столе и, разрабатывая в уме свой патент, невзначай проглотил все до одного. Ведь он явился голодным в надежде, что сможет хотя бы пообедать, но обед совершенно вылетел у всех из головы из-за скандала, учиненного Ринеле, в результате которого папа убежал в мастерскую, Ринеле — к своей лучшей подруге, а мама, обессилев, опустилась на диван. Длинный Хаим уселся рядом с мамой и начал разъяснять ей детали часового патента, возникшего в его мозгу с хрустом пережевываемого яблока, смешанным со стуком крушащих его вставных зубов. Вот ведь все это переживаемое Ринеле великое страдание по поводу недостающих ей ручных часиков, вместе со всем этим скандалом, который она из-за них устроила, учат нас тому, что в наши дни часы служат украшением, призванным украшать нас, не менее (а в случае женщин, несомненно, даже более), нежели измерительным прибором. И если это так, если они — украшение, следовательно, в них кроются бесконечные возможности во всех направлениях: по части цветов, форм и разновидностей. Так, например, можно будет выпускать часы с циферблатами или ободками красного, зеленого, желтого, коричневого или любого другого цвета, и каждая женщина сможет подбирать себе часики к цвету платья и менять их с переменой платья: часики к утреннему платью, часики к вечернему платью и часики к промежуточному времени. Мы также будем выпускать круглые, квадратные, треугольные, шестиконечные и эллиптические часы, а также часы всех прочих геометрических форм. И отчего же только ручные часы? Почему бы и не, скажем, часы на щиколотку или не нагрудные? Мы будем выпускать часы-браслеты, часы-пояса, часы-ожерелья и колье, часы-серьги и часы-кольца, часы-подвязки на бедра и лодыжки, часы-шпильки и брошки — всевозможных размеров и форм.

— Прости, — сказала мама, едва начав приходить в себя, и, говоря, потупила взор перед происходившей во рту ее собеседника торопливой и звучной активностью. — Я совсем забыла предложить тебе что-нибудь поесть. Может быть, я приготовлю тебе яйцо всмятку?