Читать книгу "Все началось, когда он умер - Эллина Наумова"

В учреждениях с высокой зарплатой и хорошими условиями работы все улыбаются друг другу широко, здороваются вежливо и подличают бесшумно. Там каждый против всех и ни с кем не объединяется, а если вычислил единомышленника, норовит использовать его втемную. Потому что личное слово или действие против тех, кто оплачивает твой труд, можно представить неудачным радением за них. И тебя простят. Иное дело заговор. Он карается беспощадно. Потому что за ним следует активное массовое неповиновение. Рушатся карьеры не только участников, но и всех, кто знал, теоретически мог знать и не донес. Первым даже легче — уволили. А вторые десятилетиями не сообразят, почему к ним придираются и чуть ли не изобретают ошибки, за которые наказывают рублем. Поэтому люди боятся даже мелкой публичной стычки. Вдруг ее примут за начало бунта? Лучше не быть даже ее свидетелем. Облекать это убеждение в мысли и слова нужды нет. Оно срабатывает инстинктивно. И народ с удовольствием покинул ординаторскую. Сплетничать поостерегся. Кате своего мнения тоже не высказывал. Только Зинка из процедурного на ходу молча подмигнула. И Трифонова решила, что это она шепотом объясняла кому-то причину успеха Ксении Ивановны.

Чем меньше окружающих интересует чей-то поступок, тем быстрее и надежнее о нем забывает тот, кто его совершил. И нарушившая правила игры медсестра почти сразу перестала думать о своей выходке. Но вот принесла же ее нелегкая в этот громадный дворовый вольер. На душе было тревожно, только это не напрягало, а бодрило. Как ни странно было признаваться, Ксения Ивановна ее очаровала. Умная зараза. Ловкая в вариациях на тему. Катя точно помнила, что она не шутила, а беззастенчиво хвалилась, трепеща от гордости. Действительно полагала, будто за день сделала то, чего коллеге не удалось за месяцы. И даже намекнула, что на радостях могла забыться и приписать успех одной себе. Но после Катиного выступления, а не до. Слабость человеческая, видите ли, принимайте такой, какая есть. А от Ирины Леонидовны не убудет, всем известно, сколько она возилась с трудным пациентом. Однако здесь, во дворе, все читалось однозначно: немилосердная максималистка ее не поняла, выругала на людях, бросила камень. Из-за пазухи в голову, надо же. А сама безгрешна ли?

Доктор оправдывалась вечными изъянами людской природы. Вроде она просто такая, как нормальное большинство. Угрожала местью тех, кто не любит критики, то есть почти всех. И сразу отмежевывалась: ей, в отличие от них, симпатична правдивость. Намекала на отсутствие чувства юмора у бестактной девицы. А потом сложно острила и не удивлялась ее смеху. Такой коктейль был способен отключить чей угодно разум. Но Катя продолжала сортировать впечатления.

Не стоит зацикливаться на ерунде: объяснения задним числом всегда разумны, трогательны. Ну, рассуждала Ксения Ивановна масштабно и в то же время изящно. Способности, бывает. По-настоящему Катю изумило, как та ее простила. Извинения касались только нарушения субординации, а вышло, будто и мнения тоже. Прощением доктор поощрила ее за честность, ни много ни мало. Пожалела даже! Мол, ты сама себе враг, люди от тебя отвернутся. Но только не я, зря тобой обиженная. Потому что душа у меня высокая и широкая. Безразмерная, словом. Пытливая Трифонова многократно разобрала конструкцию, возведенную на ее глазах Ксенией Ивановной, на детали. И не уразумела, что в них необыкновенного и почему так потрясает целое.

«Она была изумлена моим приближением и растерялась не меньше, чем я, — думала сбитая с толку виртуозной психологической обработкой девушка. — И так запросто, так тонко, так убедительно импровизировала. Этому реально научиться? Или это врожденный дар? Может, и на больного ее устные хитросплетения как-то особенно подействовали? А Ирина Леонидовна никогда не добилась бы такого эффекта? Да нет, я пока еще в своем уме. Но она мне нравится. Загадочная какая-то. И все бы ничего, только горчит ощущение — ей что-то надо было. Она расчищала почву. Легко справлялась с безнадежным делом переубеждения меня, упертой, а внутри ее терзало что-то свое, неразрешимое. Ох и погуляла я с собачкой. Больше сюда ни ногой. Хотя с какой стати? Площадка — общественное место. Если у нее проблемы, пусть ходит со своим Мики по улицам».

Непримиримая Катя решительно изловила обалдевшего от свободы Журавлика и поволокла домой. Мерно шагая, она успокаивалась. И уже возле подъезда из-за крупной неожиданности по имени Ксения Ивановна робко выглянула мелкая, которая в иных обстоятельствах заполнила бы Катю от пяток до темени. У нее впервые не спросили, когда и откуда она приехала в Москву. Проницательной женщине в голову не взбрело, что резкая операционная сестра из частной клиники, явившаяся в сумерках на площадку с ухоженным метисом, совсем недавно была горемыкой из общаги. Да еще сидела на терапевтическом приеме и бегала по участку. «Это не клеймо, это знаки, которые прошлые ситуации рисуют на нас шариковой ручкой. Они, оказывается, постепенно смываются», — догадалась Катя. И уже привычно достала из кармана ключи.

4

Утром Журавлик сам тянул Катю к площадке. «Необязательно встречаться там с Ксенией Ивановной по два раза в сутки, — твердила себе девушка. — Перестанем совпадать по времени и будто не нарывались друг на друга». Но нарушительница ее спокойствия в тертых джинсах и бесцветной ветровке маячила под липой — долгожительницей в компании еще трех женщин. Такой расширенный состав участников выгула Трифоновой понравился — не один на один с доктором, которая оказалась еще большей мятежницей, чем она. Зато ее песик, увидев рядом со знакомцем Мики французского бульдога, русского спаниеля и немецкую овчарку, испугался и не захотел проходить в калитку. Это был повод гордо удалиться, но матерые собачницы не дали ей им воспользоваться. Для профилактики сурово рявкнули на своих зверей, ласково засюсюкали с Журавликом. Через минуту тщеславная шавка уже носилась с породистыми красавцами, заливаясь лаем от восторга.

Теперь можно было и людям познакомиться.

— Девочки, рекомендую, это Екатерина. Мы вместе работаем. Но пока она не додумалась гулять с собакой где положено, не знали, что живем рядом. Екатерина — операционная сестра, — представила Ксения Ивановна.

Девочкам было явно за сорок. Катя удивилась, с чего это тридцатилетняя доктор лихо стирает разницу в возрасте. Обычно в ее годы начинают всячески демонстрировать, что ничего общего со старшим поколением не имеют. В общежитии одной дуре пошел четвертый десяток, так она стала всех, кому хоть на год больше, называть на «вы», а остальных на «ты». И тусовалась всегда с последними.

— Такая молодая и уже в частной клинике, в хирургии, — наперебой заговорили женщины.

— Она у нас ума палата, — добродушно пояснила Ксения Ивановна.

— У нас все такие, — наконец ухитрилась вставить слово Трифонова.

— Хорошо, что есть медицина как в цивилизованных странах, а не только пародия на нее, — одобрила владелица французского бульдога. — Еще моя тетушка говорила: «В Москве все есть, да не про нашу честь». Так, я на работу опаздываю. Девчонки, смотрите, Журавлик больших загонял, все валяются, и он в центре лежбища спит. Контактный малыш. Барон, ко мне!

Вслед за Бароном с мест сорвались овчарка со спаниелем, их хозяйки тоже щелкнули карабинами собачьих рулеток и вопросительно глянули на Ксению Ивановну. Та улыбнулась: