Читать книгу "Космонавт №34. От лучины до пришельцев - Георгий Гречко"

Правда, спортивная подготовка у меня была для ученого очень неплохая. Я был заядлым автомобилистом и вскоре стал кандидатом в мастера по автоспорту. Гонял на мотоциклах, что впоследствии чуть не сыграло в моей судьбе роковую роль. Много занимался подводным плаванием, подводной охотой. Всерьез увлекался горнолыжным спортом – вплоть до семидесяти лет не бросал этого увлечения. У меня были разряды по планеризму, по самолетному спорту, по стрельбе из винтовки и пистолета и разряд по парашютному спорту. И все-таки к своим физическим возможностям я относился скептически.

И меня едва не забраковала медицинская комиссия! Врач Брянов тестировал нас, будущих космонавтов, на вестибулярную устойчивость и просил: «Не бойтесь говорить о своем состоянии всю правду! Я вас не заложу, это нужно для науки. Я пишу диссертацию». Я называл эти процедуры «вестиблюйными испытаниями». Кстати, потом я заметил, что нередко те, кто с трудом проходит испытания на «вестиблюйную» пробу, – в космосе чувствуют себя вполне нормально.

В ответ на призыв Брянова все, конечно, помалкивали, а я, наивный, выкладывал, как есть. Что подташнивает, что есть неприятные ощущения, есть боли. У меня уже тогда был принцип – не врать. К тому же он сказал, что это необходимо для науки, для диссертации, я и старался. И в итоге получил от Брянова отрицательный отзыв.

Он написал, что я не высидел пятнадцати минут на вращающемся стуле. Коллеги сказали: «Тебя списывают». Спасла меня старшая медсестра: пока Брянова не было в лаборатории, она провела еще один тест и результаты занесла в протокол. Я просидел на «куке» – вращающемся стуле – больше часа (в сумме: вращение + отдых), перекрыл все нормы. Пульс остался на семидесяти двух! И, когда Брянов на комиссии сказал, что меня надо выгнать, я попросил медсестру показать последний протокол. Он-то меня и спас.

Почти двести человек из нашего конструкторского бюро пытались пройти комиссию. Но на вестибулярных пробах больше половины завалились. Надо было высидеть на качелях 15 минут, а уже через 5–7 минут человек говорил, что не хочет быть космонавтом, только бы остановили качели. Когда ты на этих качелях качаешься, то, если тебе плохо, у тебя под носом появляется белый треугольник, губы становятся белые или даже зеленые.

Был такой случай: врач видит, что испытуемый или не выдержит, или ему будет плохо. А уже шла двенадцатая-тринадцатая минута; считалось, кто столько высидел, тот и до пятнадцати досидит. Но врач увидел, что человек бледнеет, и сказал сестре: «Приготовь тазик». Сказал чересчур громко, испытуемый услышал – и мгновенно тазик пригодился. Как мы тогда говорили, похвастался харчами.

Все складывалось не гладко. Ильей Муромцем я не был. Но настолько хотел полететь в космос, что на первой медкомиссии многие очень тяжелые для меня тесты переносил, собрав всю силу воли, через «не могу». А вот все последующие медкомиссии я проходил уже гораздо легче.

Но вот испытания позади. Позади и проверки мандатной комиссии – а это ЦК КПСС и КГБ. Я оказался в числе тринадцати отобранных гражданских космонавтов из ОКБ-1. На какое-то время нас поселили в профилактории. Среди больных мы, здоровые, молодые ребята, конечно, выделялись. А сказать, что мы – кандидаты в космонавты, было нельзя: секретность! И тогда нас представили как футбольную команду королевского КБ, которая готовится к соревнованиям.

Воспитателем у нас был легендарный летчик-испытатель Сергей Николаевич Анохин, о котором говорили, что он может выполнить абсолютно все. Он ведь и горел, и выпрыгивал из падающих самолетов. Израненный, но не сломленный боец – подтянутый, худощавый.

Так случилось, что испытывая очередной самолет, он в аварийной ситуации лишился левого глаза. Но не смирился, разработал глубинное зрение и вернулся к летно-испытательной работе. Его высоко ценил Королев, обещал ему полет в космос. И он бы полетел, несмотря на возраст и ранения, если бы Сергей Павлович прожил чуть дольше.

Он стал руководить подготовкой гражданских космонавтов, то бишь нас. Анохин делал из нас людей высоты, людей космоса, прививал нам мышление и психологию испытателей. Я иногда думал, что, если бы мне пришлось начинать жизнь сначала, с нуля – я стал бы летчиком. И, может быть, мне удалось бы оказаться достойным профессии летчика-испытателя. Космонавт полетит один раз, ну, три раза, ну, шесть или семь раз – а испытатель совершает сотни трудных полетов, в которых испытывает и себя.

Анохин был и остается для меня примером уникального летчика-испытателя. Он такой был, если не самый лучший, то, по крайней мере, из первой пятерки.

Испытания медицинские и не только

Через два года нас, первый отряд гражданских космонавтов, послали на подготовку в Звездный городок. Там мы с военными летчиками начали готовиться вместе. Но они встретили нас не слишком дружелюбно. Однажды на тренировке в лесу около Звездного городка к нам подошли несколько летчиков и недвусмысленно дали понять, что мы очень опрометчиво поступили, решив стать космонавтами. Оказывается, не наше это дело – в космос летать. Наше дело – ракеты собирать, а не занимать их места в кораблях.

А мы выполняли наказ Королева: «В корабле не должно быть трех военных. Пусть будет один командир из военных, один бортинженер и один ученый». Вот тогда возникло это важное для космонавтики и, конечно, лично для меня слово – бортинженер. Нас спрашивали: «Зачем вы здесь? Ваше место в конструкторском бюро!»

Медицинские испытания для космонавтов в «Звездном» гораздо тяжелее, чем в ЦНИАГе. Нас дольше крутили на переносимость кориолисова ускорения (так называемый кук). Нас качали на качелях Хилова тоже пятнадцать минут. Но, в отличие от ЦНИАГа, на качелях в это время вращался стул, на котором ты сидел. Но и этого было мало докторам: они еще заставляли головой качать, а на глазах у тебя – черные непроницаемые очки. В результате создавалось впечатление, что ты уже вылетел из качелей и сейчас тебя размажет об стенку. Нам, инженерам, даже смотреть на эти качели было муторно!

Общефизическая подготовка в Центре Подготовки Космонавтов

Было и такое мучительное испытание: мы надевали зимнее меховое летное обмундирование – самое теплое, какое только бывает. И надо было просидеть минимум 75 минут в термокамере при температуре плюс 90 градусов. Это как в сауне, только гораздо жарче. Если за это время температура тела не повысилась на два градуса, то заставляют сидеть еще. Врачам важно узнать, как твое тело сопротивляется нагреву – на случай, если в полете откажет система терморегулирования и температура значительно повысится.

После того, как я высидел 75 минут, мое тело, как назло, продолжало держать температуру. Я решил: хватит, испытание я прошел, даже с запасом, но так можно вывести из строя организм. Еще полчасика в термокамере – и можно не только с космосом, но и со здоровьем проститься.

А у меня градусник во рту торчал, и я стал потихонечку подсасывать горячий воздух. Поднял температуру до необходимых двух градусов – и конец мучениям. А что такое два градуса? Если тебя сажают туда с температурой 36,6, значит, нужно, чтобы было 38,6, а это температура больного человека.