Читать книгу "Фаина Раневская - Матвей Гейзер"

О, прости, моя сестра, Ты будешь всегда одинока…

Из рассказов Фаины Георгиевны об Ахматовой: «Я познакомилась с Ахматовой очень давно. Я тогда жила в Таганроге, прочла ее стихи и поехала в Петербург. Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: „Вы — мой поэт“, — извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты. Дарила меня дружбой до конца своих дней».

Фаина Георгиевна отказалась писать воспоминания об Ахматовой («есть еще и посмертная казнь, это воспоминания о ней ее „лучших“ друзей»), но все же отдельные заметки оставила. «Вы просили меня написать об А. А. Ахматовой, — это из письма Раневской Маргарите Алигер, — я не умею, не могу. Но вам хочу сказать то, что вспомнилось буквально сию минуту, потому что я все время о ней думаю, вспоминаю, тоскую… Мы гуляли по Ташкенту всегда без денег… На базаре любовались виноградом, персиками. Для нас это было nature morte, — Анна Андреевна долго смотрела на груды фруктов, особенно восхищалась гроздьями фиолетового винограда. Нам обеим и в голову не приходило, что мы могли бы это купить и съесть. Когда мы возвращались домой, по дороге встретили солдат, они пели солдатские песни. Она остановилась, долго смотрела им вслед и сказала: „Как я была бы счастлива, если бы солдаты пели мою песню“».

Раневская не могла удержаться от рассказов о своих встречах с Ахматовой, написала на эту тему много страниц в своих дневниках. Есть в них монологи, никому не ведомые, кроме Раневской: «Она была женщиной больших страстей. Вечно увлекалась и была влюблена. Мы как-то гуляли с нею по Петрограду. Анна Андреевна шла мимо домов и, показывая на окна, говорила: „Вот там я была влюблена… А за тем окном я целовалась“». И еще: «…Читала однажды Ахматовой Бабеля, она восхищалась им, потом сказала: „Гений он, а вы заодно“».

Пребывание в Ташкенте в годы войны особенно сблизило Ахматову и Раневскую. Они поняли, как много между ними общего, и научились доверять друг другу самые сокровенные тайны. Фаина Георгиевна вспоминала: «Во время войны Ахматова дала мне на хранение папку. Такую толстую. Я была менее „культурной“, чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее. Потом, когда у Ахматовой арестовали сына второй раз, она сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, „сожженные стихи“. Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, „необразованной“».

Когда Анна Андреевна весной 1943 года узнала, что Фаина Георгиевна собирается вернуться в Москву, она заметно опечалилась и сказала: «Надеюсь вскоре тоже уехать в Ленинград». Раневская спешила покинуть Ташкент по понятной причине — она отчаянно нуждалась и соглашалась на любую работу, только бы хоть что-то заработать. Правда, в каждой предложенной ей работе она старалась найти что-то творческое: «Мне предложили сценарий небольшого фильма, и что-то в нем есть подкупающее. Знаете, Анна Андреевна, речь идет о подвиге трех бойцов, но это не то же самое, что „Два бойца“. В сценарии нет любовных историй, однако солдаты эти поразили меня своей непосредственностью и искренностью. К тому же там наша тема: за искусство надо бороться беспощадно, как сказано в вашем стихотворении „Мужество“»:

Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки!

Фаина Георгиевна пересказала Анне Андреевне краткое содержание фильма под названием «Три гвардейца» и подробно остановилась на предстоящей ей роли директора музея, которую фашисты превратили в прачку. Этот фильм оказался, пожалуй, единственной работой Раневской в кино, которая шла к зрителю целых шестьдесят пять лет. Почему так произошло, сказать трудно. Героизм советских людей, их страдания в годы оккупации отражены в фильме в полной мере. Но почему-то его не выпустили на экраны в годы войны — вначале он в сокращенном виде вошел в картину «Родные берега», а потом и вовсе был отправлен «на полку».

Судя по рассказам Раневской, ее роль в этом фильме оказалась по сердцу и Ахматовой. И неслучайно — там, например, героиня обращается к солдату, который хотел воспользоваться музейным столом в целях обороны: «Эта вещь помнит еще Пушкина!» А что такое Пушкин для Ахматовой и Раневской — мы знаем. Те немногие, кто видел этот фильм, считают его одной из самых значительных ролей Раневской. Фаина Георгиевна, как-то делясь впечатлениями с Ахматовой о своей героине уже спустя много лет после войны, сказала: «Вы знаете, Анна Андреевна, почему я тогда так охотно согласилась сняться в фильме „Родные берега“? Тогда еще не были написаны ваши стихи:

Что война, что чума? Конец им виден скорый, Им приговор почти произнесен. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен.

Разумеется, тогда я не только не знала этих стихов — их не было в природе, но мне кажется, что я их слышала, когда играла свою Софью Ивановну». И это похоже на правду, ибо в финале фильма Раневская читает стихи Ахматовой:

Чтобы туча над скорбной Россией Стала облаком в славе лучей.

Дружба Ахматовой и Раневской, скрепленная в Ташкенте, после войны стала еще крепче. При первой возможности Фаина Георгиевна ездила к Ахматовой в Ленинград. Летом 1945 года Раневская попала в больницу, постоянно вспоминала об Ахматовой, продолжала мысленно беседовать с ней и, когда не было сил писать письма, диктовала их с просьбой передать, переслать Анне Андреевне. Вот одно из таких писем, написанных 28 августа 1945 года, в день рождения Раневской:

«Ф. Г. Раневская — А. А. Ахматовой. (Написано под диктовку.) Спасибо, дорогая, за Вашу заботу и внимание и за поздравление, которое пришло на третий день после операции, точно в день моего рождения в понедельник. Несмотря на то, что я нахожусь в лучшей больнице Союза, я все же побывала в дантовом аду, подробности которого давно известны.

Вот что значит операция в мои годы со слабым сердцем. На вторые сутки было совсем плохо, и вероятнее всего, что если бы я была в другой больнице, то уже не могла бы диктовать это письмо.

Опухоль мне удалили, профессор Очкин предполагает, что она была не злокачественной, но сейчас она находится на исследовании.

В ночь перед операцией у меня долго сидел Качалов В. И. и мы говорили о Вас.

Я очень терзаюсь кашлем, вызванным наркозом. Глубоко кашлять с разрезанным животом непередаваемая пытка. Передайте привет моим подругам.

У меня больше нет сил диктовать, дайте им прочитать мое письмо. Сестра, которая пишет под мою диктовку, очень хорошо за мной ухаживает, помогает мне. Я просила Таню Тэсс Вам дать знать результат операции. Обнимаю Вас крепко и благодарю».

К счастью, опухоль у Раневской оказалась незлокачественной, и уже в сентябре она приступила к работе в Театре драмы.

В трудные для Ахматовой дни после печально знаменитого Постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» она звонила Раневской в те нечастые дни, когда ее не истязали в прессе, и сообщала: «Сегодня хорошая газета». Однажды в тот период она в сердцах произнесла, беседуя с Раневской: «Скажите, зачем великой моей стране, изгнавшей Гитлера со всей его техникой, понадобилось пройти всеми танками по грудной клетке одной больной старухи?»