Читать книгу "Тенеграф - Кшиштоф Пискорский"

Вастилийцы нападали и сжигали Сериву еще не единожды, всякий раз свергая властителей и назначая правительства, которые тут же распадались из-за внутренних разногласий и сражений за трон. И тогда настойчивые темнокожие горожане снова и снова отбирали у них бразды правления. На руинах прекрасной резиденции Монахима Салеси возникли как ибрийский сенат, так и поместье вастилийского короля.

Это странное, напряженное состояние нарушилось после нового завоевания. Захватчики пришли не из-за моря, а с Востока. На больших трехрядных галерах приплыли анатозийские воины в тяжелых панцирях, с резвыми конями, отрядами боевых евнухов, тенемастерами и тенестрелами. После семи дней осады они захватили Сериву, но не изгнали ее обитателей, а всего лишь добавили очередную расу в этот горячий южный тигель.

Холм снова сровняли с землей (согласно анатозийским миниатюрам, уже тогда он заметно поднимался над крышами окрестных домов), и на этом месте встали цитадель и храм с золотым куполом, в коем анатозийцы славили своего единого бога. Серива оставалась в их руках четыре столетья, сперва как часть империи, над которой никогда не заходило солнце, а позже как независимый халифат с собственной династией. За это время три раза менялась застройка холма, всякий раз добавлялся очередной слой.

Так наступила новая эра, начавшаяся как раз в Сериве в тот миг, когда анатозийцы закончили строительство Ребра Юга. Однако это чудо света не могло обратить вспять упадок халифата. Вастилия снова пробуждалась и жаждала отобрать столицу. После нескольких неудачных бунтов пришло время для настоящей реконкисты: объединенные короли полуострова один за другим захватывали города и крепости анатозийцев. Наконец они осадили и Сериву и после двухлетней осады заняли ее в результате кровавого штурма, который завершился двумя днями резни, пожаров и грабежей.

Прекрасный султанский дворец, чей купол был виден из любой точки города, словно второе солнце, не выстоял. Он сгорел, а пепелище его засыпали землею. На его месте поставили меньший по размерам, но куда более практичный форт – на случай, если другие халифаты решили бы прийти анатозийцам на помощь.

Спустя сто лет после реконкисты, когда уже установился мир, форт выглядел неудобным анахронизмом. Оттого его разрушили и построили замок в старом вастилийском стиле, но с более просторными комнатами и высокими окнами. Потом с Севера пришла новая мода. Распространение пороха и тенепушек привело к тому, что замки утратили свою практическую ценность, и вместо них возводились огромные дворцы. Поэтому Гораций Строитель, отец Людвика Покорителя, срезал верхушку холма, оставив на ней лишь свою любимую башню. Затем над крышами Серивы вырос трехэтажный двухфронтонный дворец, полный бальных залов и украшенных золотом высоких покоев. Вокруг него лучшие из архитекторов спроектировали террасы с садами, лежащими на разных уровнях холма, и беседками. К ним добавились летние павильоны, пальмовые оранжереи, гарнизон стражи – комплекс так разросся, что стал воистину городом в городе, раскинувшимся на огромной насыпи из обломков и руин и вознесшимся над Серивой.

Не подозревая об этих исторических напластованиях, Арахон взошел на самый верх, в сад. Там, под широким балдахином, уже был установлен трон, а подле него ждало несколько дворян. Просители сгрудились в тени. Воняло пивом, грязью и немытыми телами. Через некоторое время появился и сам властелин в блестящих шелках и золотой короне; издалека лицо его напоминало растерянное детское личико.

Толпа разразилась приветствиями. Те, у которых были шляпы, подбрасывали их. Те, у кого шляп не было, махали руками. То один, то другой подбрасывал и пойманные на лету чужие шляпы.

Властелин тем временем достал мешочек и принялся разбрасывать серебряные реалы. Толпа бросилась собирать их между камнями, солнечная стража сомкнулась вокруг трона. И’Барратора же использовал тот момент, чтобы незаметно отступить за куст, остриженный в форме амфоры, а потом – исчезнуть.

Только запах трубки еще миг-другой витал в воздухе – резкий, сильный дух фехтовальщика.

ХІ

Солнце стекало по крышам и капало в огромный фонтан посредине площади, разбрызгивая капли, словно искры. Теперь, ровно в полдень, западный сад превратился в раскаленный домен солнца, и все здесь прокалилось, словно вынутое из печи. Тени здесь были немногочисленны, малы, ослаблены беспрестанной атакой отраженных огней, что подтачивали их со всех сторон. Их черные пятна жались к ногам медленно шагавших дворян, прятались от величия раскаленного шара, висевшего прямо над головами людей.

Это ослепляющее открытое пространство было единственным местом, где мог отдыхать граф Детрано. Сидел на лавке подле фонтана, прикрыв глаза. Лицо он обратил к солнцу. Седеющие волосы его поблескивали, словно шапка из чистого серебра.

Только в эту пору дня он по-настоящему мог позабыть о том, что его беспокоило. Такова была цена профессии Детрано, а занимался он управлением сетью королевских шпионов.

Служил он короне вот уже два десятка лет. За это время пережил войну, бесчисленные заговоры и усиление власти нового короля. Декретам молодого монарха сперва сопротивлялись чуть ли не все дома Серивы, привыкшие к власти, полученной за годы войны. Много крови пришлось пролить Детрано, чтобы это изменить, а его безупречная память, необходимая человеку его положения, хранила картины всех убийств, заказчиком или свидетелем которых он был.

За эти бурные годы граф Детрано понял, что убивать может и одно слово – даже невинное, оброненное мимоходом, скорее пожелание, чем приказ. Когда после дюжины политических убийств он понял, сколь легко властелины мира могут делать так, чтобы исчезали целые семьи, распадались союзы, чтобы страницы городских хроник и судебные книги заполнялись ложными данными, уже никогда не покидало его сжимающее желудок опасение, что однажды некто шепнет кому-то словцо, и тогда и его, графа Детрано, вычеркнут из истории.

Потому всегда при себе имел он оружие и перстень, в котором под овальным изумрудом находилась емкость с ядовитым порошком. В баню он ходил с кинжалом, а у изголовья кровати держал тенестрел. Когда отправлялся в королевские архивы, у дверей оставлял двух самых доверенных стражников, темнокожих евнухов, чьи тела покрывали татуировки, а мышцы были тверды, словно нагрудник из бронзы.

На публичных торжествах за спиной у него и рядом в толпе стояли доверенные люди. Обычно он не принимал приглашений на балы и праздники, а если было это необходимо для достижения важной политической цели, прибывал лишь на минутку – в окованной металлом карете, с охраной, нося под шелковым камзолом тяжелый нагрудник. Заказал он три таких у одного из лучших оружейников Серивы и лично проверил, отражают ли они пули пистолетов.

Но не пуль и не ружей граф Детрано боялся больше всего – а теней. Особенно собственной, поскольку если бы кто из дворян случайно зацепил ее своей тенью, то сознание несчастного залило бы целым архивом грязных секретов главного шпиона. Идеальная память Детрано, что позволяла запоминать самые невинные разговоры и самые безобидные происшествия, в случае соединения могла стать обоюдоострым оружием, что вложило бы в голову постороннего человека знание, достаточное, чтобы послать графа на эшафот. Ибо у Детрано бывали в жизни ситуации, когда играть приходилось не на два, а на три или четыре фронта одновременно. В конце концов, он остался верным королевским слугою, но пойди история хоть немного иначе, нынче и он бы оказался кое-кем другим. Тень же его могла выдать все нереализованные возможности, которые Детрано в свое время перемещал по доске своей жизни.