Читать книгу "Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова"

Цуриэль с низким поклоном принял из рук воспитанника опечатанный сургучом свиток. Молчаливый прислужник обул ноги старика в добротные кожаные сандалии. Явилась дебелая, благоухающая розами Вельвела, и Цуриэль поспешил прочь из вертепа лицемерия и разврата на истомлённые зноем улицы города.

* * *

Он тащился по узким, кривым уличкам, стараясь держаться подальше от разогретых солнцем стен. Заходящее солнце окрасило белёные домишки во все оттенки розового. Позади шагал сонный прислужник, рассеянно закрывая голову старого хозяйского наставника опахалом из павлиньих перьев. Цуриэль, будучи в крайне раздражённом настроении, не отрывал взгляда от земли. Он проворно перешагивал через овечьи шарики и конские лепешки, сохраняя обувь в первозданной чистоте, бубнил что-то незатейливо-бранчливое, непрестанно шлепая влажными губами. Внезапно старик замер. Его обутая в сандалию нога, до этого ступавшая по мелкой пыли, вступила в нечто влажное и податливое. К большому, заскорузлому пальцу правой ноги прилип ком влажной коричневатой грязи.

– Мерзкие гои заливают улицу своими нечистотами! – проворчал старик. – Боже, перенеси нас в край обетованный, где даже грязь бела и благоуханна! А здесь повсюду пахнет кровью. Или мы не по улицам богоспасаемого города гуляем, а по нечистой бойне, в том пышущем смрадом месте, где христиане забивают свиней?

Прислужник, не дожидаясь приказа, отставил в сторону опахало, принялся лить на ноги старика воду из бурдюка, который повсюду носил за спиной. Ноги Цуриэля мгновенно окрасились красным. Они оба – и старый наставник, и молодой прислужник – стояли в луже крови. Кровь оказалась совсем свежей, не успела побуреть-загустеть. Прислужник выронил бурдюк, расплескав без пользы остатки воды. Но вот кровь, смешанная с водой, снова впиталась в пыль у них под ногами, сделавшись невнятным коричневым пятном.

В тот же миг тишина истомлённого зноем мироздания огласилась истошными воплями, рычанием, бранью. Бранились грязно, употребляя самые похабные слова из трёх известных Цуриэлю языков и одного неизвестного.

– Это русичи! – глаза прислужника сделались круглыми от ужаса. Его узкое, смуглявое, носатое лицо уроженца закавказских плоскогорий сделалось мертвенно-бледным.

– Вероятно, опять кого-то режут. Но ты не бойся, Иоахим. Скорее всего, они полосуют друг друга плетьми. Вшивые северяне пьют вино, не разбавляя его водой. От этого они теряют способность мыслить здраво.

– Здесь кого-то режут, – прислужник был ни жив ни мертв от страха. – Хозяин! Это давешние матросы с той ладьи, что пришла под полосатым парусом!

– Говорю же тебе, это не варяги! Дикари не разумеют ни одного из языков, кроме собственного!

Они миновали белёную стену дома и подошли к высокой каменной ограде, отделявшей сад от тесной, загаженной конским помётом улички. Бранились и дрались за оградой, в саду. Ветви абрикосового дерева сотрясались, осыпая прохожих завязями плодов и увядшими соцветиями. Цуриэль и Иоахим посторонились, чтобы пропустить двухколёсную повозку, оба невольно прижались спинами к дощатым, окованным железом воротам. Свежий ветерок слетел с неспокойной глади вод, ринулся в ущелья истомлённых жарой улиц, закрутил вихрями тёплую пыль, выдул зной в степь. Уличка наполнялась народом. Откуда-то возникла торговка с большой корзиной, полной трепещущей рыбы, за ней бежала стайка чумазых детишек, спешил по своим делам босой сапожник, бренча связкой башмаков на длинной жерди. Никто не обращал внимания на крики за оградой. А там разгорелась нешуточная драка. Брань утихла, зато стал слышен звон металла. Глаза прислужника округлились от ужаса.

– Айяяяррр! – вопили за забором.

Громовой голос был подобен рёву разъярённого быка. Далее последовала длинная фраза, произнесённая на неизвестном Цуриэлю наречии, но щедро сдобренная общеизвестными ругательствами и страшными богохульствами. И Цуриэль, и прислужник, и случайные прохожие на уличке – все слышали удары бича, звон железа, грохот падающих тел, все видели сотрясающиеся от ударов кроны дерев в саду.

– Кого-то подвергают жестокому наказанию, – предположил Цуриэль. – Но это не помешает мне исполнить долг: доставить письмо по назначению!

Цуриэль говорил складно, но с места тронуться не решался. Так и стоял неподвижно, словно его пригвоздило к месту метко брошенное копьё.

Наконец дверь из сада с силой распахнулась, больно ударив Цуриэля коваными скобами по лопаткам. Выпавший наружу человек оказался огненно-рыжим полуголым великаном. Плечи и грудь его были исполосованы свежими багровыми рубцами. В правой руке он сжимал короткий, обоюдоострый меч, в левой – порожний надтреснутый кувшин. Мутные очи его смотрели рассеянно, алый рот изрыгал невнятную брань. Цуриэль посторонился. Рыжий великан направился вверх по улице туда, где над плоскими крышами глинобитных домишек возвышался храм, посвященный Марии-пряхе, матери распятого колдуна.

– Спеши к своему господину, мразь! – кричали ему вслед из сада. – Скажи ему: князь Володарь всем простит, кому должен!

– Эй, жидовин! – Цуриэля не только окликнули, но и ухватила за полу туники.

Тощая, покрытая густым волосом рука высунулась из-за створки распахнутых ворот. Цуриэль зашипел, попытался оттолкнуть незнакомца, но костлявая, похожая на птичью лапу кисть крепко держала его за край одежды. Тонкая шерсть туники затрещала.

– Отцепись, нищеброд! – Цуриэль не на шутку озлился, тщетно пытаясь вырваться из цепких лап.

– Не оскорбляй мою святость, жидовин!

– Святость?! – борода Цуриэля вздыбилась, тюрбан съехал на сторону, он размахивал руками, бился, словно птица в силке. Его плюгавый пленитель выполз из ворот. Высокий, тощий, одетый в нечистое ветхое тряпье, он нестерпимо смердел перегаром, чесноком и конским потом. Цуриэль видел прямо перед собой его загорелое до черноты, костистое лицо, обрамлённое длинными, нечёсаными волосами.

– Изыди, нечистый гой! Почто ты протянул ко мне свои немытые хваталы?! Ты источаешь невыразимый смрад! Изыди, нечестивец!

Цуриэль ругался, хватал волосатые руки, силясь отцепить их от своей одежды, а сам всё заглядывал через его плечо в сад. Усыпанные розоватыми лепестками дорожки были пустынны. Огромный серый гусь гулял под персиковыми и ореховыми деревами, чинно переставляя желтоватые лапы. Весь сад, сколько мог видеть старческий взгляд, оказался усыпан глиняными черепками, обрывками одежды и обломками домашней утвари. Но ни единого движения не узрел Цуриэль, ни звука не уловило его чуткое ухо. Только один раз мелькнул рыжий бок чудной, златогривой кобылы, словно солнечный луч, плясавший меж ветвей, нечаянно соскочил на землю. Цуриэль двинулся вперед, оттесняя хмельного оборванца, назад, за ворота, в сад. Тот повиновался, отступая, и будто тянул Цуриэля за собой.

– До чего дошло беспутство в Тмутаракани! – причитал Цуриэль. – Нищеброды порядочных граждан за одежды хватают и тащат. Зачем? Куда? Грабеж?

– От нищеброда слышу! – отозвался ему немытый незнакомец. Он говорил на языке ромеев чисто, без запинки. Это обстоятельство и унимало гнев Цуриэля, и ещё больше распаляло любопытство.