Читать книгу "Атаман - Валерий Поволяев"

К вечеру из двадцати восьми офицеров Первого Нерчинского полка, где служил Семенов, в живых осталось только девять. Погиб и командир полка Кузнецов. У соседей уссурийцев, которые форсировали Дресвятицу вместе с забайкальцами, также погиб командир — полковник Куммант.

Пехота, которая должна была поддержать казаков, подпереть наступление, так и не подошла, с той стороны Дресвятицы не переправился ни один человек.

Фольварк Столповчина сгорел дотла, лишь в небо сиротливыми жерлами глядели высокие трубы трех печей да еще лезла, мозолила взгляд черная решетка одной из крыш, с которой ручьем стекла на землю потрескавшаяся черепица; лес, росший неподалеку, был изуродован — ни одного целого дерева.

И все время откуда-то тянуло вонючим, вышибающим слезы дымом.

Безрадостная картнна окружала казаков. Ночью оставшиеся в живых стали подтягиваться к Дресвятице — надо было, пока всех не перебили, уходить к своим.

Кого из казаков можно было похоронить — похоронили прямо в большом длинном окопе, засыпав его землей и вогнав в длинный извивистый холмик несколько деревянных табличек с фамилиями убитых, среди которых — Семенов обратил внимание — была и невольно врезавшаяся в мозг фамилия Слюдянкин; у тех, кого не сумели похоронить, попросили прощения; тела убитых полковников — Кузнецова и Кумманта — унесли с собой, на поспешно сколоченном плотике доставили на другой берег.

Переправа происходила в полной тиши, в непроглядной черноте ночи: казаки ночных атак немцев не опасались — они темноты боялись больше казаков, — поэтому переправились на свой берег без потерь.

Уже стоя на своем берегу, мокрый, усталый, злой, Семенов попытался разглядеть в ночном мраке противоположный берег — и ничего там не увидел. Клубилось, пытаясь взняться к небесам, что-то черное, плотное, неслышно встряхивало землю, но никого и ничего не было видно, словно некий мор навалился на тот берег Дресвятицы. В двух метрах от ног плыла черная холодная вода, уползала куда-то вдаль, растворялась в пространстве, и вместе с ней уползали души погибших на этом несчастливом плацдарме людей — забайкальских и уссурийских казаков. Если бы генерал Орановский кинул бы на плацдарм хотя бы один пехотный полк — казаки смогли потеснить немцев километров на пятьдесят, не меньше, сидели бы сейчас в каком-нибудь замке, дули бы из бочек старое вино... Но нет, не получилось.

Предали казаков. Свои своих же и предали.

Днем, когда догоняли полк — конная армия, оказывается, начала отступать к Цеханову, — на опушке сиротского, с облетевшей листвой леска увидели пехотинцев. При виде их Луков, обычно спокойный, погруженный в себя, не выдержал, в нем словно что-то лопнуло, сорвало сдерживающие клапаны, и он, громко втянув в себя воздух, выдернул шашку из ножен и кинулся на пехотинцев.

— С-суки! — закричал он. — Предатели! Вы нас предали! Предали!

Лицо у Лукова задергалось, поползло в сторону, глаза налились кровью.

— Нельзя, Луков! — наперерез взбесившемуся казаку кинулся Белов, вцепился в руку, сжимающую шашку, попробовал вывернуть ее, но Луков был мужиком дюжим, и тогда Белов ударил его кулаком, будто молотом, по голове — у Лукова только зубы лязгнули.

— С-суки! — продолжал реветь Луков.

— Они-то тут при чем? Это генералов надо долбать, Луков, а не пехтуру. Окопались у нас в штабах немцы, что хотят, то и делают... Разные Ранненкампфы, Орановские и прочие... Гадят нам, гадят, гадят... А пехтура тут ни при чем!

Луков ничего не слышал, продолжал бушевать, спасибо, на помощь Белову подоспел Никифоров, вдвоем они посадили его на землю и отняли шашку. Лишившись шашки, Луков словно враз сломался, опустил голову, плечи у него затряслись. Из его горла выпросталось, смолкло, возникло вновь тоненькое задавленное сипение — страшное, незнакомое, которого мужчина должен был бы стыдиться, но Луков не стыдился.

Потянулись фронтовые будни, похожие друг на друга. Семенов занялся тем, что хорошо умел делать, — носился с казачьими разъездами по немецким тылам и сеял там страх.

Под началом генерала Крымова на Северном фронте находилось две дивизии — Уссурийская конная, куда входили и забайкальцы, и Четвертая Донская казачья. Идея более крупных рейдов по вражеским тылам витала в воздухе давно, увлекала и казаков и штабистов. Увлекся ею и генерал.

Вскоре на его счету было уже пять глубоких рейдов. Ужас при виде казаков охватывал немцев, докатывался до самого Берлина. Короткое слово «казакен» жестким ветром неслось по хуторам и небольшим, очень уютным германским городкам, заставляло бюргеров прятаться в подвалы.

Один из самых лихих рейдов совершили обе дивизии сразу — с прорывом фронта в районе неприметного, но очень гадкого местечка Тришки — оно было укреплено слишком уж хорошо, ни обойти его, ни в лоб взять.

Задача перед казаками была поставлена простая: когда в лоб на Трншки пойдет наша пехота, ударить по этому зловредному, пропитанному кровью местечку с тыла.

После полуторачасового жестокого боя над издырявленными крышами местечка поднялся белый флаг — немцы сдались.

Семенов со своей сотней получил задание прорваться дальше и перерезать в немецком тылу Таурогенское шоссе. Пусть там наберется побольше «воды» — людей, повозок, грузовиков, а потом этот «котелок» накрыть поплотнее крышкой и под днищем разжечь жаркий огонь, все и сварятся. Подъесаул Семенов не удержался, азартно потер руки — такие задания ему нравились.

Сотня его была усилена двумя десятками казаков — получился довольно внушительный отряд. Сметая все на своем пути, он пронесся по нескольким городкам, хуторам и местечкам, рубя выскакивающих к конникам немецких солдат, гикая дико и взбивая до небес серую снежную пыль.

— Казакен, — неслось по хуторам впереди отряда, — казакен!

И захлопывались кованые железные двери погребов, которые невозможно было взять гранатой, скрывая в своей темной глуби перепуганных бюргеров и их домочадцев; жизнь замирала не только на хуторах, где народу раз-два, и обчелся, но даже в городах с населением в несколько десятков тысяч человек. Казаков боялись.

Однако перерезать Таурогенское шоссе сотне Семенова не удалось — слишком большие силы немцев перемещались по нему, перекрыть такую трассу можно было только силами дивизии. Молва о казаках неслась далеко впереди семеновской сотни, и немцы стали заранее готовиться ко всяким неожиданностям, казаков старались не подпустить даже к насыпи — начинали бить из пулеметов. Кроме того, немцы организовали здесь патрулирование, и четыре грузовика постоянно курсировали по Таурогенской дороге туда-сюда: несколько раз казачки пробовали выбраться на шоссе и всякий раз натыкались на грузовики и пулеметы.

Огонь немцы открывали сильный — мышь не проскочит. А казаки — не мышь... Приходилось откатываться от шоссе. И хотя сотню Семенова утяжелили несколькими пушками на конной тяге, но те не помогли летучему отряду — у немцев орудий было более чем достаточно.

Немцы, решив запереть отряд Семенова, бросили против него целый батальон — он-то и должен был загнать казаков в мешок, а заодно взять под усиленную охрану единственный мост через реку Венту.