Читать книгу "Проклятие семьи Грин - Стивен Ван Дайн"

– Так говорят адвокаты половины богатых убийц, которых мы приперли к стенке.

– Я вижу, с вами спорить бесполезно. – Вонблон с сожалением вздохнул и повернулся к окружному прокурору. – Если этот джентльмен практически обвинил мальчика в сокрытии револьвера, такая реакция неудивительна. Инстинктивная самозащита, обычная попытка перенести вину на других. Вы, конечно, понимаете, что он говорил все это лишь для того, чтобы отвести подозрение от себя. Очень жаль, ведь мы с ним всегда прекрасно ладили. Бедный Рекс!

– Кстати, доктор, – раздался ленивый голос Вэнса, – правда, что вы ездили в горы с мистером Грином, когда он приобрел оружие? Или это плод фантазии Рекса, порожденный инстинктом самосохранения?

Вонблон улыбнулся безупречно светской улыбкой и, чуть наклонив голову, стал думать.

– Не исключено. Мы однажды ездили вместе, с палатками. Да, вполне вероятно… Хотя не стану утверждать. Это было давно.

– Пятнадцать лет назад, по словам мистера Грина. Да, давно. Eheu! Fugaces, Postume, Postume, labuntur anni[41]. Печально. А вы не помните, у мистера Грина был с собой револьвер?

– Теперь я в самом деле что-то припоминаю, но, опять же, не берусь говорить наверняка.

– А не стрелял ли он по мишеням? Знаете, по пням, жестяным банкам и прочей ерунде.

Вонблон задумчиво кивнул.

– Да-а. Вполне возможно…

– Вы и сами, наверное, немного постреляли, забавы ради?

– Может быть, – задумчиво произнес Вонблон, словно вспоминая детские шалости. – Да, пожалуй.

Вэнс замолчал, потеряв интерес к разговору, и доктор, помедлив секунду, встал.

– Боюсь, мне пора. – Он галантно поклонился и направился к выходу, затем вдруг остановился. – Совсем забыл. Джентльмены, вас хочет видеть миссис Грин. Позвольте совет: ей лучше не прекословить. Она вдовствующая знатная дама, а инвалидность сделала ее раздражительной и придирчивой.

– Спасибо. Кстати, доктор, – отозвался Вэнс, – как раз хотел задать вам вопрос. Что у нее за паралич?

Вонблон удивился.

– Paraplegia dolorosa, то есть паралич ног и нижней части тела, сопровождающийся острыми болевыми ощущениями в связи с компрессией спинного мозга. Высокого спастического тонуса мышц, однако, не наблюдается. Случилось все лет десять назад, внезапно, без продромальных симптомов. Вероятно, результат поперечного миелита. Помочь ничем нельзя. Остается только облегчать страдания с помощью симптоматического лечения и поддерживать работу сердца. Одна шестидесятая стрихнина трижды в день – и кровообращение в норме.

– А это никак не может быть истерическая акинезия?

– Господи, конечно, нет! Никакой истерии. – Он удивленно посмотрел на Вэнса. – А, понимаю! Нет-нет, возможности выздоровления никакой, даже частичной. Органический паралич.

– А атрофия?

– Да, отчетливо выражена мышечная атрофия.

– Благодарю. – Вэнс откинулся в кресле, прикрыв глаза.

– Не за что… И помните, мистер Маркхэм, я всегда готов помочь, если это в моих силах. Пожалуйста, обращайтесь. – Он вновь поклонился и вышел.

Маркхэм встал, разминая ноги.

– Идемте, нам повестка, – попытался он шуткой стряхнуть с себя уныние.

Миссис Грин встретила нас почти елейным радушием.

– Знала, что уважите калеку, – сказала она с заискивающей улыбкой, – хотя не очень-то нынче со мной считаются. Мать старая, никчемная – все ее позабыли.

Сиделка поправляла подушки в изголовье кровати.

– Так удобно? – спросила она.

Миссис Грин раздраженно отмахнулась.

– Будто вам не все равно! Оставьте меня в покое! Вы только мешаете. Ступайте к Аде.

Терпеливая сиделка глубоко вздохнула и молча вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Миссис Грин заговорила в прежней лебезящей манере:

– Только Ада меня и понимает, мистер Маркхэм. Жду не дождусь, когда милое дитя окрепнет и сможет за мной ухаживать! Впрочем, жаловаться грех. Сиделка бестолковая, да что с нее взять? Садитесь, джентльмены… Кажется, все на свете отдала бы, чтобы снова стоять, как вы. Никто не знает, каково мне.

Маркхэм не воспользовался ее приглашением и, когда она замолчала, произнес:

– Поверьте, мадам, я от всей души вам сочувствую… Доктор Вонблон передал, что вы за мной посылали.

– Да! – Она смерила его задумчивым взглядом. – Хочу попросить об услуге.

Маркхэм молча поклонился.

– Закройте расследование. Довольно уж я намучилась… Но я не в счет. Семья, доброе имя Гринов – вот о чем пекусь. – В ее голосе зазвучала гордость. – Смешали нас с грязью, развязали языки этому сброду, canaille[42]. Зачем? Я хочу тишины и покоя, мистер Маркхэм. Мне мало осталось. Не желаю, чтобы полиция разоряла мой дом потому только, что Джулия и Честер… бросили в одиночестве больную мать и получили по заслугам! Я старуха и калека. И требую немного уважения.

Ее лицо потемнело, а в голосе зазвучала сталь.

– Где это видано! Являться сюда и переворачивать все вверх дном! Да как вы смеете! С тех пор как все это началось, мне нет ни минуты покоя, а спина болит так, что я едва могу дышать. – Она сделала несколько хриплых вздохов и продолжала, негодующе сверкнув глазами: – От детей я ничего и не жду – бессердечные эгоисты. Но вы, мистер Маркхэм, вы человек со стороны, чужой. Вам-то зачем меня мучить? Это жестоко. Бесчеловечно!

– Сожалею, что присутствие служителей закона доставляет вам беспокойство, – серьезно ответил Маркхэм. – Но у меня нет выбора. Когда совершается преступление, мой долг его расследовать, используя все имеющиеся средства, чтобы виновный понес заслуженное наказание.

– Наказание! – презрительно повторила старая дама. – Виновные уже понесли наказание. Они годами равнодушно смотрели на страдания беспомощной матери. Я отмщена.

Было что-то ужасающее в жестокой и беспощадной ненависти этой женщины к детям, в ее холодном удовлетворении от того, что двое из них поплатились жизнью. Сострадательный по природе Маркхэм восстал:

– Мадам, удовольствие, которое вам доставила смерть дочери и сына, – сказал он холодно, – не освобождает меня от обязанности найти убийцу. Вы хотели поговорить о чем-то еще?

Лицо старухи перекосилось в бессильной ярости. Взгляд, который она бросила на Маркхэма, был почти свирепым. Но вскоре мстительное пламя погасло, и она тяжело вздохнула.

– Нет, вы свободны. Мне больше нечего сказать. Можно подумать, вам есть дело до одинокого немощного человека. Когда я наконец пойму, что мой комфорт никого не заботит! Я всех только раздражаю…