Читать книгу "Царство Флоры - Татьяна Степанова"

— Никита, потрясающая новость. Я подумала — вдруг ты завтра куда-нибудь в район сорвешься спозаранку, а это срочно. Представляешь, я сегодня совершенно случайно после редакции зашла в Афанасьевский.

— Куда? — Колосов слышал в себе какой-то шум, гул — музыка ли то играла в баре или кровь его?

— В Афанасьевский переулок. Ну, помнишь, вчерашние посетители визитки свои оставили. В Афанасьевском у них, оказывается, цветочный магазин. Я зашла туда совершенно случайно. И знаешь, что я там узнала?

Колосов медленно поднялся со стула.

— И ты только поэтому позвонила? Выдернула меня сюда?

— Естественно! Это же такая новость… А что это у тебя такое лицо?

— Какое у меня лицо?

— Свирепое, — Катя обидчиво насупилась. — Может, я какие-то твои планы на вечер нарушила, ну так извини. Я буквально на секунду тебя оторву, и езжай себе на здоровье, куда ехал. Вот этот адрес, я записала для тебя — Долгоруковская улица, дом номер… квартира… гражданка Пегова Фаина Игнатьевна. Алексей Бойко — этот ваш Арнольд, ну, которого застрелили, он довольно часто посылал ей по этому вот адресу цветы. Он был клиентом «Царства Флоры», представляешь? И его босс, этот ваш Аркаша Козырной, тоже пользовался через него их услугами. Те цветы, которые были в их машине, — они тоже заказали там, в этом флористическом салоне.

— В каком салоне?

— В цветочном. Называется «Царство Флоры» в честь картины Никола Пуссена, она… точнее, гобелен с нее у них там на стене висит. Они оба флористы, понимаешь? Эти двое, которые были у тебя вчера. А покойный Бойко-Арнольд был их клиентом. И потом, насчет того желтого цветка из пластмассы и той лианы, я узнала, как они называются. И я подумала… Никита, ну ты что? Ты уж лучше ругай меня, только не сиди с таким зверским видом…

— Слушай, — Колосов, закусив губу, смотрел на нее с высоты своего роста. — Раз уж я тут и ты тут, давай, что ли, потанцуем? Рискнем, а?

О бедных покойниках, точнее, об одном из них — об Арнольде — вспоминали в тот вечер и на Троицкой Горе. Сергей Тихомиров около восьми вечера приехал к своему компаньону и другу детства Андрею Балмашову из Москвы на машине. И вот они сидели за большим столом на огромной кухне — на той самой кухне, которую Колосов толком и не рассмотрел, — под синей с узорами венецианской лампой, среди связок чеснока, нарядных гирлянд из лука и перца, украшавших стены. В открытые настежь окна на свет лампы роем летели бабочки-ночницы. На столе стояла полупустая бутылка красного вина. Только что кончили ужинать, и Флоранс собрала со стола тарелки и подала по французскому обычаю сыры, виноград, коньяк и кофе. В разговор мужчин она не вмешивалась да практически и не понимала его, друзья говорили по-русски. Тихонько сидела за столом, не сводя с Балмашова отрешенного и вместе с тем чрезвычайно пристального, настойчивого взгляда. И по одному его знаку, по движению бровей вскакивала и бросалась в гостиную — то за пепельницей, то за новой пачкой сигарет. Подносила мужу зажигалку и потом снова усаживалась на свое место, сложив руки под грудью.

Тихомиров рассказывал о посещении салона в Афанасьевском сотрудницей милиции — «той девицей, что тогда торчала в кабинете, помнишь?». Рассказывал очень подробно, стараясь ничего не упустить, не забыть. Балмашов слушал, курил. В его бокал с вином упал мотылек, обжегшийся о лампочку, и пытался выбраться из винной лужицы, оставшейся на дне бокала.

— Пьяная моль, — усмехнулся Тихомиров. — Вытащить, что ли? Дай салфетку.

— Все равно теперь сдохнет, — ответил Балмашов. — Еще кофе сварить?

— Нет, спасибо. Мерси боку, Флоранс, как это… сэтэ трэ бон! Вкусно все было, очень, очень вкусно! — Тихомиров обращался к Флоранс громко, как обращаются к глухим. — Поеду, пора к своим. Заждалась небось меня уж моя банда.

— Даше передавай привет от меня, — сказал Балмашов. — И вообще… пусть все будет хорошо там у вас. Не хочу, чтобы что-то темное, неприятное вас коснулось — тебя, Дашу, детей.

Тихомиров помедлил.

— А может, остаться мне здесь, с тобой? — спросил он. — В смысле переночевать? Своим сейчас звякну.

— Ничего, езжай. Все в порядке. Забудь об этом.

— То есть как это забудь? Ничего себе забудь! Хорошо еще менты шустро начали поворачиваться. И туда и сюда. Этот майор, говоришь, звонил, приезжал. Правильно ты сразу сориентировался через министерство обратиться, а то бы хрен кто пальцем пошевелил.

— Все нормально. И все будет нормально. Все хорошо, слышишь? — Балмашов дотронулся до плеча друга. — Значит, завтра в десять в Воронцово транспорт придет?

— Опоздают машины хоть на минуту, я с перевозчика шкуру спущу, — пообещал Тихомиров.

Через десять минут он уже садился в свой спортивный «Ниссан», помахав на прощанье рукой Флоранс, закрывавшей калитку. Завел мотор, закурил сигарету, затянулся со вкусом, смотря на темные окна дома за колючей изгородью. В доме Балмашова он всегда чувствовал себя привычно и комфортно, ну совсем как дома. Он медленно ехал по поселку и думал об этом доме, о новых замках, про которые непременно Балмашову надо будет не раз еще напомнить, думал о своем доме, тоже на Клязьме, только на другом берегу водохранилища, в Семине, который только начинал строиться этой весной (бригада таджиков копала котлован под фундамент и подземный гараж и подводила коммуникации и канализацию). Думал он также и о Флоранс, невольно дотошно вспоминая сегодняшний вечер и тот свой разговор с Мариной Петровых, подслушанный Катей — «девицей из милиции».

По поводу Флоранс у Тихомирова было свое собственное, отличное от прочих мнение. Он, например, считал, что ее влияние, несмотря на больную неустойчивую психику, на Балмашова огромно. Он помнил, каким был Балмашов до своей женитьбы на Флоранс. Он был иным, а сейчас он кардинально изменился. И виноваты в этом были бедняжка Флоранс и ее гениальный властный отец, ради знакомства и близости с которым — близости духовной, творческой — этот брак и был заключен Балмашовым.

Отец Флоранс, мсье Эрве, был одним из самых известных, самых прославленных флористов не только Франции, но и Европы. Официально он занимал должность главного хранителя садов Медичи, разбитых вокруг знаменитого замка Шенонсо в Луарской долине. Они с Флоранс проживали в особняке, расположенном в замковом парке, а в Париж, Ниццу, Лион, Брюссель и Лондон наезжали, только когда мсье Эрве оформлял и декорировал цветами праздничное убранство Елисейского дворца во время торжеств и государственных приемов, свадьбы и похороны сильных мира сего, многочисленные флористические карнавалы, дни рождения королевских особ и тому подобное. Замок же Шенонсо он любил всем сердцем, под его руководством там регулярно менялись флористические композиции во всех залах. Ими замок славился не меньше, чем, например, покоями знаменитой Дианы де Пуатье или же подлинниками Мурильо и фламандскими гобеленами.

Тихомиров отлично помнил тот день — дождливый и осенний — четыре года назад, когда они с Балмашовым впервые приехали в замок Шенонсо к знаменитому мастеру. Он особо и не хотел это помнить — не был он человеком сентиментальным, чувствительным, но замок и его сады так и стояли у него перед глазами. Аллея платанов, багрянец листвы, серые стволы в пелене дождя, зеленые куртины с геометрическими черными пятнами — осенью в садах Медичи выкапывали луковичные и сажали «зимники». Белое, ажурное, устремленное ввысь здание с округлыми башнями, стрельчатыми готическими окнами, украшенное знаменитым мостом-галереей, перекинутым с одного берега реки на другой. Шум воды в аркадах моста, огромный и старый ливанский кедр, посаженный возле замка кем-то из королей, кроной своей — хвойным шатром — подпирающий пасмурное небо. В этом замке даже такому несентиментальному, прагматичному человеку, каковым всегда считал себя Тихомиров, страстно хотелось остаться навсегда. Жить, позабыв обо всем — о жене, о детях — старшей дочке Саше и двоих близнецах Сереже и Мите. Что же было говорить тогда о Балмашове, который тогда вообще бредил наяву… бредил замком, его садами, тайнами ремесла. Войти своим в это во все — в это чужое царство — можно было лишь одним-единственным способом. И Балмашов этот способ нашел. Он не упустил своего шанса. И за это Тихомиров мысленно ему аплодировал и опять же мысленно снимал перед ним шляпу.