Читать книгу "Возвращайся! - Александр Аде"

Есть в интернете и фотка Пожарского: высокий худощавый брюнет лет пятидесяти с бородкой-эспаньолкой, по виду то ли профессор-искусствовед, то ли модный художник.

Тут же звоню в студию, но в ответ слышу длинные гудки, такие унылые, что кажется, будто кто-то плачет, тихо и скорбно.

Неужто Василек в субботу предается разгулу? Вряд ли. Капитализм на дворе, волчьи законы конкуренции. Почему тогда не отвечает?

Надо бы его навестить.

Наскоро собравшись, выскакиваю во двор, под не иссякающую воду, к своей застоявшейся «копейке».

Студия Пожарского располагается в небольшом допотопном особнячке с колоннами, рядом с узеньким старым мостом, по которому, впритирку друг к другу, мчатся неистовые табуны машин, обрушивающие на редких прохожих чудовищные водопады.

Вместе со всеми пролетаю мост, но безумные водилы летят дальше, а я, притормозив, заворачиваю в скромненький дворик, вылезаю из «копейки» и отворяю неподатливую дверь особнячка.

Здесь темновато и тихо. Спрашиваю у охранника, невысокого, налитого силой мужика, где находится студия Пожарского? Охранник окидывает меня странным взглядом, в котором, как мне кажется, соединяются любопытство, подозрительность и презрение. Потом спрашивает сам:

– А вам зачем туда?

– Да так, костюмчик хочу выходной пошить.

– А-а-а, – тянет он, не отрывая от меня насмешливых глаз. И с внезапной злобой отрезает: – Закрыто.

– То есть как?

– А вот так.

Его физия, напоминающая двухпудовую гирю, становится замкнутой и угрюмой.

– Что-то случилось?

– Сходи в полицию, там тебе разъяснят, – цедит он. И добавляет, словно обращаясь к самому себе: – Ходят всякие-разные…

И чувствуется, что под всякими-разными он понимает лично меня.

Молча поворачиваюсь и ретируюсь, ощущая затылком его ненавидящий взгляд, давящий, точно кулак.

Удивительное дело. За ту минутку, что я общался с охранником, ливень внезапно иссяк. Земля покрыта лужицами, лужами и лужищами. Все вокруг усеяно каплями воды, точно слезами Бога. Пахнет деревьями и травой. И еще много чем, сливающимся в один счастливый запах сырости, середины лета и жизни вообще.

Опершись натруженным задом о багажник «копейки», звоню Пыльному Оперу. И от него узнаю, что Василий Пожарский, владелец модного салона имени самого себя, вчера был застрелен возле своего дома. Киллер произвел три выстрела. Два в грудь, третий – контрольный – в голову.

* * *

Двадцать пятого, в понедельник обзваниваю едва ли не всех модельеров города – знаменитых, не очень известных и никому не ведомых. Встретиться со мной согласился только один из них.

Собираясь к нему, я представлял, что увижу женоподобное существо с гривой напомаженных волос и накаченными рыбьими губами. И обалдеваю, когда передо мной возникает лысый брюхатый мужичок, перекатывающийся на жирных ножках-обрубышах. Физиономия улыбающаяся, сладкая. А руки мохнатые, округлые, на коротком пальце здоровенный перстень с изумрудом.

Общаемся в его ателье. Рабочий день давно окончен, и кутюрье, хотя и хорохорится, выглядит выпотрошенным. Карие глазки глядят на меня поверх очков мудро и хитровато.

Называю его Михаилом, после чего спрашиваю, какое у него отчество, но мужичок протестующе морщится, точно я ненароком испортил воздух, и поправляет:

– Миша. И приятели, коллеги, и клиенты обращаются ко мне только так. Вы не полицейский и не налоговый инспектор (не к ночи будь помянут). Вы даже не работник банка, верно? Обычный человек с очень необычным хобби – частный сыщик. И представились вы мне Корольком, а вовсе не по имени-отчеству. Так что прошу звать меня Мишей. Не возражаете?

И он весело приподнимает правую руку – ладошкой вперед. Ладошка у него розовая, как у младенца. Кстати, одет он не слишком модно и не ярко, в желтовато-бежевое и легонькое, как наряжаются менеджеры средней руки.

– Не переношу, – откровенничает Миша, – когда люди нашей профессии выламываются, корчат из себя художников, дизайнеров одежды, модельеров и прочее в том же духе. Я – потомственный портной, чем горжусь. Мой отец, дед и даже прадед были портными. Вот у нас в городе, куда ни кинь, сплошь модельеры и дизайнеры. А большие люди – я имею в виду не размеры, а вес в обществе – шить идут к Мише. Потому что Миша – это бренд.

– Но ведь вы назвали свою фирму не портняжная мастерская, а Модный дом «Истеблишмент».

Разводит руками:

– Во всем царствует мода. Престижно именоваться дизайнером одежды, а портным – увы, нет…

Мы сидим в его маленьком аскетичном кабинетике, где умещаются только письменный стол, три кресла из красной кожи – для хозяина и посетителей – и пестренький диванчик. Здесь Миша, должно быть, отдыхает от ежедневной суетни и трескотни. Как немолодой рыжий клоун, которому после страшного напряжения, после рева, мельтешения и хохота – своего и публики – хочется побыть одному, в тишине.

– Мне бы хотелось кое-что разузнать о покойном Василии Пожарском.

– О Васе?.. Как вам сказать… Надеюсь, что он был хорошим человеком. Не знаю. Не в курсе. Но мастером, портным – да простит меня Господь! – он был никудышным. Хотя и популярным… в определенных кругах… – Миша в нерешительности барабанит пальцами по столешнице, похоже, раздумывая, продолжать или нет. И решает продолжить. – Видите ли, у него была весьма своеобразная клиентура…

И намекающе улыбается.

– Голубые?

– И голубые, и розовые. Он сам был… небесного цвета. Его знаменитая студия служила как бы клубом знакомств.

– Он что работал сводником?

– Ну, не совсем так. У него шили, встречались, обменивались номерами телефонов. Общие интересы, неформальная обстановка…

– Вам известно, кто был любовником Пожарского?

– А вот тут, молодой человек, извините, я вам не помощник. Даже если б и знал, не назвал бы – не считаю нужным лезть в чужую жизнь. А я к тому же и не знаю…

Покинув Мишин «Истеблишмент», окунаюсь в жар июльского дня и тут же, не отходя от кассы, связываюсь с Пыльным Опером, благо мобила всегда под рукой.

– Меня интересуют два красавца, Сильвер и Хеопс, лидеры «заборских» и «южан». Где они и что с ними?

– На этот вопрос отвечаю без подготовки, – хмыкнув, говорит опер, и я с удивлением различаю в его голосе нечто вроде усмешки. – Сдохли. Оба.

Я впадаю в столбняк.

– То есть как сдохли?

– Очень просто, – теперь он откровенно хихикает и даже, кажется, готов захохотать в голос. – Хеопса пристрелили осенью 2008-го…

– Я как раз лежал в больнице в невменяемом состоянии… А Сильвер?

– На следующий год помер. И мужик был вроде крепкий, да и возраст – шестьдесят три – разве старость? Видать, работа очень нервная. Неужто тебе о его кондрашке ничего не известно? Надо быть в курсе местных новостей, – назидательно произносит опер, довольный тем, что утер мне нос. – Ну, чего тебе еще?