Читать книгу "У нас все хорошо - Арно Гайгер"

Петер чувствует себя так, будто только что проснулся и его тут же избили до полусмерти. Ему хочется сказать про мать, про старшего, схватить свой карабин и попросить еще раз как следует. Но он, идиот, оставил карабин на перевязочном пункте посреди тамошних воплей и отрывистых команд.

— Дядя Йоханн, если хочешь, мы выбросим униформу и всю амуницию.

Дядя снова ворошит горящие бумаги граблями, с некоторым остервенением, которое передается огню.

— С твоим ранением держись от меня подальше, Петер, как мне ни жаль. Все из-за русских. Чтобы не попасть под подозрение. Как я уже сказал, мы теперь придерживаемся нейтралитета.

Нейтралитет, думает Петер, но что это значит?

И в ту же минуту он понимает (и это только дополнительно усиливает его ощущение полного бессилия), что все поставлено с ног на голову, что все то, к чему он привык, чем обладал и чему его учили, отныне больше не в счет. Он чувствует, как медленно остывает на его теле пот, а в ноздрях у него прочно сидит запах пепла сгоревших бумаг, и ему кажется, что силы разом покидают его. Еще никогда в жизни Петер не чувствовал себя так отвратительно, каждая косточка дает о себе знать, кровь пульсирует толчками и шумит в ушах. Его раненое плечо болит так, что он с трудом выдерживает. Ему хочется сесть, он никуда не уйдет, он смертельно устал, так тяжко давит на него груз всего случившегося: бессмысленные смерти, печаль того, что жизнь, которую навязал ему отец, превратила его в идиота, его пустой желудок, судорожно сжимающийся с того момента, как дядя Йоханн послал Труде за едой, причем приступы учащаются. Петер опасается, что его сейчас вырвет.

— Кто это распевает там внизу? — спрашивает он словно в пустоту, с оцепенелым, отсутствующим взглядом. Если бы нарастающий гул канонады не перекрывал собой все остальные звуки, он услышал бы очередную народную песню, которая вплетается в грохот войны: Высоко в горах Дахштайна…

— Прямо слезу прошибает, — говорит мальчишка.

— Они там в подвалах спустили вино из бочек, — поясняет дядя Йоханн. — Зондеркоманда СС. Теперь допивают то, что было уже розлито по бутылкам, чтоб не досталось врагу. Я думаю, они хотят продемонстрировать, какое действие может оказать вино на русских, если кто-нибудь припрятал бочку-другую.

Он еще раз подходит к ограде:

— Люди рассказывают, что у них там голые бабы пляшут на столах и стоя писают в стаканы офицеров. Но я ничего не хочу утверждать, потому что своими глазами не видел.

Он качает головой. В этот момент из двери выходит тетя Сусанна с маленьким свертком в руке. Она одета в черное. Петер вспоминает, что брат тети Сусанны погиб в начале марта. Об этом Петер совсем забыл.

Когда она передает сверток через ограду, ее лицо слегка разглаживается. Она говорит:

— Нам ведь и самим не хватает. Так что ищите где лучше.

Она кладет ладонь на затылок Петера, взъерошивает его волосы и коротко прижимает пальцами то место на шее, откуда уходит в голову пульсирующая жила. Петер чувствует, как в мозг проникает что-то холодное да так и застревает там. Он слышит словно издалека свой собственный голос, повторяющий снова, спокойно, даже слишком спокойно и монотонно:

— Мы можем зарыть униформу в винограднике…

Тетя Сусанна отдергивает руку, пожимает плечами, взгляд ее говорит то же самое.

— Внизу на причале стоит корабль, там солдаты-власовцы, они боятся бреющих самолетов и ждут ночи, чтобы плыть дальше. Идите туда. Говорят, они будут пробираться на запад, там оно и посытнее.

— Но если мы в винограднике всю амуницию и униформу…

Она снова медлит и смотрит на Петера — не то чтобы колеблясь, а скорее удостоверяясь в его настойчивости. И потом говорит:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — вторит ей дядя.

Мальчишки еще стоят у ограды. И, наконец, уходят, глядя прямо перед собой, чтобы невзначай не встретиться глазами. А пьяные эсэсовцы выводят тем временем В Люнебургской пустоши. Небо продолжает затягиваться тучами. Низкий свет обвел края и обозначил закругления ландшафта темными контурами. Вместе с дымом, насыщенным угольной пылью, прокрался мрак, и ночь без труда завладела миром.

Война, несколько цифр, статистика, заводские марки, инциденты (последствия) и тут и там какое-нибудь событие, которое касается далеко не всех.

Непроницаемая темнота плотно лежит на лениво текущем Дунае, на едва различимых берегах и виноградниках, сбегающих к обшарпанным баржам. В некоторых местах небо и ландшафт сливаются в одну спекшуюся массу, словно война вытянула из холмов и реки некую фосфоресцирующую эссенцию, которая прежде, в мирные ночи, придавала им гламурный блеск. Когда взметывается короткой вспышкой огонь из орудийных жерл или трассирующие пули оставляют на низко нависшем небе цветные зарубки, все это совершается, очевидно, для того, чтобы выявить различие между светом и тьмой, с тем чтобы остающаяся затем темнота могла сгуститься еще плотнее. Петер лежит навзничь на тонком соломенном тюфяке на палубе «Alba Julia», а мечущиеся по небу столбы света от дальней батареи прожекторов — всего лишь гигантских размеров стеклоочистители, которые стирают все, что могло бы сохранить или отразить свет, любую самую маленькую его частичку.

«Alba Julia» — румынское грузовое судно, которое пробивается вверх по течению под военным флагом рейха. Команда состоит из украинских солдат, которые под конец воевали на стороне вермахта в Будапеште. Большинство солдат, как и Петер, лежат на палубе. Они храпят, стонут и кашляют почти без перерыва, так что эти звуки сливаются в непрерывный хор. И другой солдатик гитлерюгенда тоже храпит во сне рядом с Петером. Давно ли? Этого Петер сказать не может. Его жизненный опыт позволяет ему сделать посреди этой черноты лишь одно заключение: когда-то снова будет день.

Петер таращится в холодную тьму широко открытыми глазами. Мимо проносятся картинки и видения, периодически повторяясь, крутясь в его голове, как дребезжащий волчок, как насаженные на вращающийся валик. Он думает: прямо как в волшебном цилиндре, той штуковине, которую он видел как-то давно в фойе кинотеатра «Аполлон». Аппарат состоял из полого, длиной около метра, с легкостью вращающегося цилиндра, в котором были узкие прорези на одинаковом расстоянии друг от друга. Нарисованные на внутренней стороне фигуры были расположены таким образом, что при сильном вращении они смотрелись сквозь щели цилиндра во взаимосвязанном движении. Петер вспоминает одну такую череду картинок: мавр снимает с себя надоевшую ему голову и, немного помедлив, отдает ее своему соседу.

Похожим образом (угрюмое ощупывание головы, проявление интереса к голове со стороны соседа, снятие головы и передача ее) следуют друг за другом и прочие картинки в воспоминаниях Петера.

Мимолетные, словно размытые в тумане картины воспоминаний: кухня-столовая на первом этаже в Блехтурмгассе. Середина тридцатых годов, еще до школы Петера, когда они временами спали по двое, а короткое время даже по трое в одной кровати.