Читать книгу "Тимошина проза - Олег Зайончковский"

Наконец завершились наземные процедуры. Трап отделился от дверного люка, сложился и укатил на своих колесах. Техники, сделавшие что могли, отступили от самолета. Жребий был брошен; машина осталась одна в чистом поле между землей и небом. Двигатель через заднее свое отверстие выпустил сгусток бурого дыма, затем голубого. На переднем его конце замахал лопастями пропеллер и растворился в воздухе, образовав мутноватый круг. Внутри самолета всё завибрировало; в салон проникло гудение разгоняющихся турбин; оно повышалось в тоне, переходя в равномерный вой. Эти моторы с винтами звучали несовременно, а раньше, в Тимошином детстве, довольно часто так пело небо. Самолет понатужился и поехал, мелко попрыгивая на ледяных кочках и устраивая позади себя искусственные бураны. Минут через пять он добрался до взлетно-посадочной полосы и замер, удерживаясь на тормозах. Вой моторов его перешел в громовой ошеломляющий рев. Селиверстов перекрестился, к Тимошиному удивлению. Самолет, опустив тормоза, побежал, ускоряясь. Взлет состоялся благополучно. Продолжая набор высоты, самолет произвел несколько головокружительных припаданий то на одно крыло, то на другое, будто решая, куда направиться. В Тимошин иллюминатор заглядывали городские дома-доминошки и какие-то фабрики с трубами, а потом проваливались, уступая место быстробегущему небу, подбитому облаками. Потом виражи закончились, и самолет утвердился в курсе, нацелив свой нос на север. Летчикам было несложно ориентироваться, потому что маршрут проходил над большой рекой. Это была одна из тех рек, что, подобно морщинам скорби, залегли на челе Сибири. Впрочем, зимой она не текла и больше напоминала несшитый шрам, зарубцевавшийся льдами. По обоим ее берегам, докуда хватало видимости, простиралась тайга, знаменитые «легкие нашей планеты». Сейчас эти легкие не дышали; леса стояли в анабиозе и кислорода не делали. Тайга была не густая; смотрелась она, как щетина, проросшая сквозь белый грим, например, у актера или покойника. И кроме необозримой однообразной тайги, не было ничего другого. Тимоше пора было осознать, что напрасно он набивает лоб, глядя в иллюминатор. Их полет проходил в непрерывной болтанке, на высоте, неудобной для самолета и пассажиров. Атмосфера была полна невидимых уплотнений и турбулентных потоков. В иллюминатор Тимоша мог наблюдать, как нервно крыло пошевеливает элероном, как оно, пробивая воздушные сгустки, трепещет и выгибается. Селиверстов в соседнем кресле тоже нервничал и трепетал. Бедняга даже не в состоянии был напиться, потому что его без того мутило.

Полет продолжался в штатном режиме. Тимоша привык к болтанке и вою двигателей. Эти реалии постепенно перестали его отвлекать; он углубился в свои размышления. Надо было обдумать одно происшествие, случившееся в аэропорту прямо перед отлетом. В толпе пассажиров Тимоша снова увидел красный пуховичок. Надя, кажется, регистрировалась на московский рейс. Наученный вчерашним опытом, он не бросился к ней, а, напротив, спрятался за людскими спинами. Наблюдать, ни во что не вмешиваясь, – это была его новая тактика. Тем не менее он незаметно сфотографировал Надю на свой смартфон. Ему нелегко было в ту минуту победить в себе искушение просто набрать ее номер. Но звонок его, без сомнения, был бы немедленно зафиксирован и отслежен. Тимоша ни в коем случае не должен был подставлять ни себя, ни Надю. Теперь ему очень хотелось втайне от Селиверстова посмотреть фотографии, но смартфон был в полете выключен.

9. Бурым, да не тот

За бортом среди дня наступали сумерки – чувствовалось Приполярье. Зима, владелица этих мест, экономила на освещении необжитых территорий. Естественный свет убывал с неестественной быстротой, а искусственного под крылом не было видно ни огонька. Тимоша поглядывал в иллюминатор в надежде увидеть хотя бы северное сияние, но оно не показывалось. Дальнее небо затянуто было бесцветной непроницаемой мглой, а ближнее только мерцало красным в такт самолетному маячку. Когда у Тимоши стало закладывать уши, он догадался, что самолет приступил к снижению. Вой моторов сменился расслабленным воркованием; они лишь слегка подгребали винтами, помогая машине планировать. Селиверстов заерзал в кресле, проверяя под животом ремень безопасности. Он тоже оглох от перепада давления и потому матерился неприлично громко. Вскоре к моторному гулу прибавились другие звуки: жужжание разных внутренних механизмов, какие-то стуки и даже скрежет. Эта деятельность предвещала скорую встречу с землей. Пассажиры, пристегнутые ремнями, не влияли на ход событий. В эти минуты они сознавали полную свою зависимость от независящих от них причин. Стать хозяином своей судьбы пассажир надеется после успешного приземления, когда разрядится в положенных рукоплесканиях и отстегнется от кресла. Но ему следует быть осторожным: случалось, что люди получали травмы, скатившись с трапа при высадке из самолета.

Однако на этот раз обошлось без аплодисментов, хотя приземление было удачным. Бурильщики были народ суровый, а ненцы, наверное, сдерживались в эмоциях до встречи со своим шаманом. Дверь самолета выделилась из фюзеляжа и отъехала в сторону; в образовавшийся черный проем хлынул морозный пар. Тимоша при выходе задержался, глотнув ледяного воздуха. Сзади его по спине хлопнул какой-то бурильщик:

– Город Бурым, приехали!

– Где же город? – пробормотал Тимоша, осторожно спускаясь по трапу.

Не было видно не только города, но даже нормального аэровокзала. Лишь вдалеке фонари освещали кучку аэродромных служб.

– Город здесь недалёко, – сказал бурильщик. – Тайгой километров шестьдесят.

Пассажиры пешком потянулись в сторону фонарей. Скрип снега под их ногами заглушал все другие звуки – так силен был мороз. Шли они к наибольшему из бараков, который, по-видимому, выполнял функцию аэровокзала. «Бурым» извещала вывеска, прикрепленная на его крыше, чтобы пассажиры знали, куда они прилетели. Возле барака с вывеской их встречали собаки, не караульные, а простые, похожие на бродячих. Взлаивая и повизгивая, собаки ластились к пассажирам, путаясь у них в ногах и норовя вместе с ними просочиться в барак. Собак отгонял аэродромный служитель.

– Вон пошли! Кыш отсюда! – взмахивал он на собак ногой, обутой в огромный валенок.

К пассажирам служитель был милостив:

– Вы заходите, граждане, – приговаривал он. – К вам это не касается.

Селиверстов, который до этого только молча стучал зубами, неожиданно возмутился:

– Тебя самого бы по жопе валенком! Собачкам ведь тоже погреться хочется.

– Куды там погреться, – возразил служитель. – Это они не зазябли, а волков боятся.

Селиверстов ему не поверил.

– Гонишь, дядя! – сказал он строго. – Волки бывают в сказках.

– Куды там, в сказках. – Служитель вздохнул. – Энтими днями двоих заели.

– Двоих?!

– Собачек, конечно, не вашего брата. – Служитель чуть усмехнулся. – Вы тоже, однако, далёко тут не гуляйте; если посцать или что, идите близехонько, за угол.

Зал ожидания был обустроен без роскоши. Интерьер его состоял из фанерных диванов, настенного неработающего телевизора и кулера без воды. Пассажиры с собой нанесли запахи мокрой обуви, табака и псины, впрочем, может быть, здесь и до них так пахло. Как бы то ни было, но они должны были радоваться возможности обогреться и спрятаться от волков. В полном составе прибывшие собрались в бараке. Всем предстояло следовать транзитом далее. В Бурым никому не требовалось, хотя он и был всего в шестидесяти километрах. Ссыльнокаторжный городок давно потерял экономическое значение. Он отдал свое имя другому городу, построенному из стекла и стали на месте крупного месторождения. Придорожные местные волки оставались без промысла и потому охотились на собак. Новый Бурым находился в тундре, в трехстах километрах к северу. У него еще не было собственной воздушной гавани, и поэтому между Бурымами осуществлялось вертолетное сообщение.