Читать книгу "С театра войны 1877-1878. Два похода на Балканы - Лев Шаховской"

Мы отошли от группы раненых турок, в которой всего пять-шесть человек тяжелораненых были симпатичнее других, лежа спокойно и видимо страдая; между этими последними один раненый в грудь очень напоминал собой одну из тех восковых фигур, которые показывают в музеях под именем раненого зуава. Он тяжело поднимал и опускал грудь, открывал медленно большие черные глаза и выказывал два ряда белых как снег зубов; он был при последнем издыхании. Мы отошли от группы при звуках похоронного марша, какой слышали поутру: то несли Эбелинга, положенного в дубовый горб, к запряженной волами телеге с тем, чтобы тело покойного переправить в Россию.

Горний Дубник,

19 октября 1877 г.

Отступление турок от Дольнего Дубника в Плевну. Окончательное обложение Плевны

Сегодня утром получено было известие, что турки очистили Дольний Дубник и под покровом темной ночи ушли в Плевну. Генерал Гурко тотчас же по получении этого известия перенес свою квартиру в Дольний Дубник, и в настоящую минуту цепь наших аванпостов стоит уже у самой подошвы Плевнинских высот; наши орудия перестреливаются с турецкими орудиями Опанца. Сегодня мы подошли к самому выходу из Плевны со стороны Софийского шоссе, подошли без боя, благодаря внезапному бегству турок из сильно укрепленных ими позиций Дольнего Дубника. Позиции эти были для нас очень важны, и занятие их предполагалось на завтра, 21 октября, но турки сами поспешили избавить нас от лишнего пролития крови и своим бегством облегчили нам задачу подойти ближе и обнести укреплениями выход из Плевны на Софийское шоссе. Причина бегства пяти турецких батальонов с четырьмя орудиями из укреплений Дольнего Дубника объясняется теми же мотивами, что и сдача Телиша после трехчасового артиллерийского огня, что и отступление Шефкет-паши из Радомирцев в Орхание, – объясняется победой, одержанной нами 12 октября над турками под Горним Дубником; все это только отголоски дела 12 октября. Почувствовав, вероятно, новую силу, выставленную Россией в войсках гвардии и положив раз перед этой силой оружие, турки просто боятся снова вступать с ней в бой; дело 12 октября очевидно деморализовало турок. По крайней мере, сдача Телиша и отступление из сильно укрепленных позиций показывают у турок явное нежелание защищаться против нас. Это нежелание и некоторая деморализация в турецкой армии подтверждаются и другими соображениями; например, при сдаче Телиша захвачена была официальная переписка турецкого военного министерства с пашой, начальником Телишского гарнизона, в которой между прочим заключается запрос министерства к паше о числе беглых солдат и предписание, в виду увеличившегося в последнее время дезертирства в турецкой армии, наказывать дезертиров примерным образом. Наступившее здесь сырое и холодное время, недостаток теплой одежды у турецких солдат и появление под стенами турецких укреплений свежего отборного русского войска, доказавшего свою храбрость и стойкость в течение десяти часов боя 12 октября, должны были охладить фанатизм, с которым по сию минуту турецкий солдат защищал свою боевую позицию в Плевне и ее окрестностях. По отношению к Плевне есть также некоторые признаки того же охлаждения фанатизма в турецком солдате. Допрошенные в последнее время беглые из Плевны показывают, что гарнизон Плевны хорошо сознает свое беспомощное положение пойманного зверя, запертого в клетке. Турецкие солдаты якобы жалуются между собой на Осман-пашу, говоря, что рано или поздно придется им положить оружие, для чего же в таком случае командир заставляет их страдать от холода, голода на кукурузе и умирать под грохотом русских орудий? Один из допрошенных беглых уверял, что в Плевне существуют два ярко обозначенные настроения: солдат, желающих поскорее выйти из несносного положения, и Осман-паши, решившегося держаться во что бы то ни стало. Насколько справедливы все эти рассказы беглых, мудрено решить, одно только несомненно во всяком случае, что Осман-паша и его армия окружены русскими силами как кольцом со всех сторон, и все выходы из Плевны заперты нами. Окружает Плевну не какая-нибудь редкая цепь из пехоты или кавалерии, но целый, непрерывный круг укрепленных позиций, так что в случае намерения Осман-паши прорваться из Плевны через нашу цепь, ему придется выйти в открытое поле против наших укреплений и брать эти укрепления штурмом, то есть придется очутиться в том самом положении, в каком мы были недавно под Плевной: в открытом поле против русских редутов, рвов и ложементов, но с придачей еще к ним нашей кавалерии, готовой преследовать неприятеля и всюду отрезать ему путь отступления. Словом, употребляя название Плевны в смысле нарицательном, можно сказать, что мы вокруг настоящей турецкой Плевны образовали свою русскую контр-Плевну. Но быть может, Осман-паша не захочет проливать лишний раз кровь своих солдат и предпочтет попросту положить оружие и сдаться на капитуляцию? Конечно, это всего более было бы желательно, но всего менее можно ожидать этого от фанатика, истого турка Осман-паши. Наконец, Осман-паше остается на выбор поступить так, как поступили турки на Шипке в начале июля месяца, почувствовав себя окруженными со стороны Габрова и Казанлыка. Заметив, что им отрезан правильный путь к отступлению, они бросили на месте все орудия, весь лагерь с запасами и ночью ползком уходили налегке по лесным тропинкам. На следующие дни наши казаки и болгары приводили целыми сотнями в Казанлык турок, бежавших с Шипки и прятавшихся в кукурузе по полям, в лесу и лощинах гор. Многие из этих беглецов приходили сами в Казанлык и отдавали оружие, умоляя спасти их от голодной смерти. Без сомнения, пятидесятитысячной армии Осман-паши уйти втихомолку будет труднее, чем небольшому гарнизону Шипки.

Дольний Дубник,

20 октября 1877 г.

Обедня в лейб-гвардии Измайловском полку. Посещение гвардии государем императором

Сегодня в 8 часов утра генерал Гурко приказал собраться к нему всем ординарцам и объявил им, что сегодня день воскресный и что поэтому надлежало бы, пользуясь свободными часами, помолиться Богу или, по русскому выражению, «лоб перекрестить». В самом деле, мы давно не были на молитве, и с боевой жизнью, жизнью минуты, забыли даже всякий счет дням; некоторые удивились, узнав, что сегодня воскресенье, и один из ординарцев поспешил заявить, что по его расчетам сегодня пятница, но никак не воскресенье. Все за генералом сели на коней и двинулись к нашим передовым укреплениям в Егерский полк, где генерал Гурко предполагал отслушать обедню. У одной из батарей, глядевшей своими восемью орудиями на турецкий редут, красовавшийся за рекой Вид на возвышенности, стояли уже в ожидании генерала Гурко в каре два полка – Егерский и Измайловский. Внутри этого четырехугольника, образованного выстроившимися полками, был воздвигнут аналой из пяти барабанов, а перед аналоем стоял в синеньких ризах священник, окруженный двадцатью певчими солдатами. Генерал Гурко, поздоровавшись с полками и поздравив новых георгиевских кавалеров, скомандовал музыке играть «на молитву»; солдаты сняли шапки, и обедня началась. Мы молились в самой боевой обстановке: и справа, и слева от нас почва была изрыта рвами, усеяна насыпями, возле нас безмолвно, но выразительно глядели вперед восемь орудий, еще правее виднелась батарея, а невдалеке, за рекой Вид, поднимались первые крутые возвышенности Плевны – одна из них углом выдалась к реке, к самому мосту через Вид, на ее вершине очерчивались ясно четырехугольные земляные стены турецкого редута. Мы молились в сфере огня этого редута, и зловещий шип гранаты мог ежеминутно смутить наше мирное настроение. Но турки оставили нас в покое. Зато в течение всей обедни не умолкала ни на минуту близко от нас расположенная румынская батарея, то и дело она с грохотом бросала снаряды на каменный мост через Вид в надежде разрушить его, а в аккомпанемент к ней гремели вдалеке залпы наших осадных орудий у Гривицы. Турки, заметив из редута нашу большую группу, собравшуюся тесно на небольшом пространстве, высыпали из редута и усеяли собой возвышенность, словно сотнями маленьких черных точек. Но высланная к ним откуда-то справа от нас – откуда именно, не сумею сказать, – граната разорвалась в самой середине этой кучки любопытных, и во мгновение ока турки исчезли с возвышенности, запрятавшись снова в свою земляную нору. Между тем солдаты-певчие пели обедню. Солдаты усердно крестились и клали земные поклоны. Генерал Гурко и позади него его многочисленная свита стояли в почтительных позах. Серое небо расстилалось над этой группой; грохот орудий и отдаленный гул залпов ярко напоминали собой действительность. Солдаты то и дело подходили к лежавшей подле алтаря шапке, заменявшей кружку, и клали туда свои гроши – в течение обедни набралось три полные шапки солдатских приношений. Едва кончилась обедня и разобрали барабаны, служившие аналоем, генерал Гурко, сев на коня, выехал на середину каре и обратился к солдатам. Отчетливо и громко зазвучали его слова: «Еще раз спасибо вам, молодцы! А теперь одного бы нам надо: чтоб Осман-паша с голода да на нас бы полез; тогда он разобьется о ваши груди вдребезги как о каменные стены…» Громкие крики солдат покрыли слова генерала. Генерал Гурко выехал из каре в сторону. Музыка заиграла марш, Егерский и Измайловский полки прошли перед генералом церемониальным маршем. Все мы затем повернули своих коней к Дольнему Дубнику и потянулись по шоссе домой, в свои неприглядные и полуразрушенные конуры. В воздухе тянуло холодной сыростью; луга и скаты холмов были покрыты сухой, порыжевшей травой. Разбросанные там и сям деревья стояли голыми: осенний лист уже опал, и черные сучья вырезываются на сероватом фоне своими разнообразными причудливыми очертаниями. Поздней холодной осенью веет отовсюду природа; пахнет недалеким снегом, дороги все разгрязнило. Труден поход в такую пору, и быть может, правы иностранные газеты, говоря, что движение вперед для русской армии становится ныне невозможным; по крайней мере, новый переход через Балканы, представлявший огромные трудности в летнюю благоприятную пору, станет непреодолимой трудностью в готовое наступить зимнее время. Генерал Гурко, перешедший уже раз Балканы в настоящую кампанию, занят ныне у Плевны. Задача его запереть выход Осман-паши на Софию и на Видин, охранять со стороны юга (Орхание и Софии) тыл нашей армии, окружающей Плевну и, наконец, сторожить неприятеля кавалерией с южной и юго-западной стороны Плевны. Определить приблизительно время, когда Осман-паша съест свой последний кусок хлеба, весьма трудно. Оно может наступить и скоро, может затянуться и на месяц, и более. В хлебе, по показаниям беглых из Плевны турок и болгар, ощущается сильный недостаток, но зато мяса, как кажется, у турок вдоволь. Мы часто видим огромные гурты скота, выгоняемые на возвышенности для подножного корма; каждый раз открываем огонь из наших батарей по этим гуртам. Вчера, например, гусары пытались даже отбить штук двести баранов, спустившихся к реке Вид на водопой, но турки с возвышенности открыли такой частый ружейный огонь по гусарам, что те принуждены были ускакать обратно. Эта маленькая неудавшаяся попытка гусар только разохотила наших казаков попробовать, со своей стороны, угнать партию турецкого скота, и человек 50 охотников пришли вчера просить на это разрешение; им, конечно, разрешили. И сегодня или завтра казаки попытаются похвалиться перед гусарами удачей. Какое число овец, баранов, волов и прочего находится в распоряжении Осман-паши, определить трудно; говорят, что число это доходит до 5000 голов; к этому приходится причислить еще лошадей, так как невзыскательный и выносливый турецкий солдат будет питаться и кониной. Словом, Осман-паше еще можно поупорствовать в Плевне, хотя ему сильно не повезло в последнее время. Не говоря уже о турецких поражениях вдоль Софийского шоссе, оказывается теперь из показаний разных дезертиров, что Осман-паша сильно надеялся и продолжает надеяться на помощь из Орхание и в особенности большие надежды возлагал на Шефкет-пашу. К нему посылал он несколько курьеров, перехваченных нами, со словесными приказаниями о наступлении в тыл отряду генерала Гурко; Шефкет-паша, со своей стороны, через посланцев словесно же отвечал Осману, что считает более благоразумным обратное движение, то есть отступить подальше на юг. Между прочим, один из перехваченных нами послов Шефкет-паши рассказывал о паническом страхе, наведенном на турецкий гарнизон в Радомирах делом 12 октября, и, объясняя этим страхом поспешное отступление Шефкет-паши в Орхание, прибавил, что Шефкет-паша человек очень честолюбивый и завидующий авторитету Осман-паши как полководца и что поэтому настоящее затруднительное положение начальника Плевненской армии – хороший случай для Шефкета насолить Осману, чем Шефкет-паша и пользуется ныне. Всем подобным рассказам перехваченных турок доверять безусловно нельзя, и каждому предоставляется судить по собственному рассуждению, насколько в них правды. Генерал Гурко ограничивается тем, что подвергает всех приводимых к нему турок допросу и затем, если допрошенный оказывается беглым из Плевны, то генерал возвращает его назад в Плевну же. «Пусть он увеличит собой число ртов», – добавляет он при этом. Помимо любезности возвращать ежедневно Осман-паше его дезертиров, генерал Гурко оказал вчера турецкому генералу еще другую любезность. Он отправил с одним из таких дезертиров к Осман-паше пакет со следующим адресом, написанным на французском языке: «De la part du général Gourko à son excellence le général Osman, commandant des troupes ottomans à Plevna».[8]В пакете заключалось пять номеров английской газеты «Таймс», в которых подробно описаны турецкие поражения под Карсом. Так как, по показанию беглых из Плевны, там находятся при штабе Османа два английских корреспондента, то, буде Осман-паша не читает по-английски, корреспонденты сумеют перевести ему содержание отмеченных статей «Таймс». Генерал Гурко готов бы был послать и французские газеты, говорящие о том же деле, но, к несчастью, французских газет под рукой у нас не оказалось, да, кстати, слова английских журналов более авторитетны для Осман-паши, чем других газет.