Читать книгу "Повседневная жизнь в Северной Корее - Барбара Демик"

Там уже собралось почти три тысячи студентов и преподавателей. Все построились согласно курсу, специальности и расселению в общежитии. Солнце пекло нещадно. Люди обливались потом, хотя и были одеты в летнюю униформу с коротким рукавом. В полдень по радио зазвучал дрожащий и печальный женский голос. Старые динамики так сильно шипели и трещали, что Чон Сан почти ничего не мог разобрать, но, расслышав «ушел от нас» и «болезнь», догадался об остальном по шуму в толпе. Послышались восклицания и стоны. Какой-то студент рухнул наземь. Никто не знал, что делать. Все три тысячи человек один за другим уселись на горячий асфальт, обхватив головы руками.

Чон Сан тоже сел. Спрятав лицо, чтобы скрыть растерянность, он прислушивался к доносившимся отовсюду рыданиям. Время от времени парень бросал взгляд на убитых горем однокурсников. К своему удивлению, он не плакал. Финал фильма или книги нередко заставлял Чон Сана прослезиться, за что младший брат все время его дразнил, а отец ругал, называя девчонкой. На всякий случай молодой человек потер глаза: они были сухие. В чем же дело? Почему смерть Ким Ир Сена не опечалила Чон Сана? Разве он не любил вождя?

Конечно, Чон Сан, 24-летний студент университета, скептически относился к любой власти, в том числе и к северокорейскому правительству. Он гордился этим скептицизмом, считая его проявлением пытливого ума. Однако при этом молодой человек не считал себя бунтарем или врагом государства. Он верил в идеи коммунизма или по крайней мере считал, что при всех своих недостатках этот строй все же справедливее и гуманнее, чем капитализм. Чон Сан мечтал со временем вступить в Трудовую партию и посвятить свою жизнь служению Родине. Такова была стезя выпускников лучших университетов страны.

Сейчас, окруженный всхлипывающими студентами, Чон Сан спрашивал себя: если другие испытывают такую любовь к Ким Ир Сену, а он — нет, значит ли это, что он не такой, как все? Сначала молодой человек хладнокровно анализировал свою реакцию на произошедшее, вернее, ее отсутствие, но вдруг ему стало страшно. Он был одинок, совершенно одинок в своем безразличии. Он всегда считал, что в университете у него есть близкие друзья, но теперь понял: по-настоящему он их не знает. И уж точно, они не знают его. А если знают, то ему грозит беда.

За этим прозрением быстро последовало другое, столь же значительное: будущее Чон Сана сейчас зависит от способности расплакаться. Речь идет не только о его карьере и членстве в партии. Это вопрос жизни и смерти. Парня охватил ужас.

Вначале он держал голову низко опущенной, чтобы никто не увидел его лица. Потом понял, что, если долго не моргать, в глазах начинает щипать и вскоре выступают слезы. Как во время игры в гляделки. Смотреть. Плакать. Смотреть. Плакать. Все получилось автоматически. Тело само сделало то, с чем не справился разум. Внезапно Чон Сан почувствовал, что действительно плачет. Он упал на колени и стал раскачиваться взад и вперед, всхлипывая, как все окружающие. Кажется, его обман удался!

Через несколько часов после объявления о смерти Ким Ир Сена народ стал стекаться к его статуям, чтобы отдать ему дань памяти. Говорят, что в Северной Корее 34 000 памятников Великому Вождю, и каждый из них окружили граждане, сокрушенные несчастьем. Люди не хотели оставаться наедине со своим горем. Они бросались прочь из домов и бежали к монументам, которые, по сути, были сердцем каждого города.

В Чхонджине проживает около полумиллиона человек, однако памятник Ким Ир Сену там только один — бронзовый, семи с половиной метров в высоту. Толпа быстро заполнила огромную площадь и газон перед музеем революционной истории. Потоки людей тянулись от шоссе № 1 до театра, а затем расходились по ближайшим улицам, подобно лучам. С высоты казалось, будто вереница муравьев ползет к какой-то общей цели.

Истерия и столпотворение — смертельно опасное сочетание. Люди рвались вперед, расталкивая друг друга, спотыкаясь об упавших, сминая на пути аккуратно подстриженные живые изгороди. Шум с площади, подобный звукам народного бунта, разносился во влажном воздухе на много кварталов. Погода была переменчивой: ливень то и дело сменялся пеклом. Надевать шляпы и открывать зонты запрещалось. Солнце, накалявшее непокрытые головы и мокрые тротуары, превращало улицы в настоящую парилку. Многие падали в обморок.

На второй день полиция попыталась установить ограждения, чтобы контролировать движение толпы. Скорбящих организовали по местам работы и классам школ. Каждая группа обязательно приносила цветы — преимущественно хризантемы, традиционный для Азии символ смерти. Те же, кто не мог себе их позволить, приходили с букетами полевых цветов. Люди выстраивались в ровные шеренги и ждали своей очереди, чтобы подойти к памятнику. Тех, кто был не в силах стоять прямо, поддерживали локти товарищей. Оказавшись в первом ряду, скорбящие приближались к монументу на расстояние нескольких шагов и опускались на колени, склоняя головы к земле, а затем благоговейно поднимая глаза вверх. Ким Ир Сен высился над ними, заполняя все небо. Памятник размером с трехэтажный дом был выше сосен. Бронзовые ступни вождя опирались на постамент, превосходящий человеческий рост. Плакальщикам, собравшимся на площади, статуя казалась одушевленной, и они обращались к ней, как к живому существу. «Абоджи! Абоджи!» — причитала пожилая женщина, используя слово, подходящее для обращения к отцу или Богу. «Как ты мог покинуть нас так внезапно?!» — восклицали люди вокруг.

Те, до кого очередь еще не дошла, подпрыгивали, мотали головами, театрально падали на землю, рвали на себе одежду и в бессильной ярости потрясали кулаками в воздухе. Мужчины рыдали так же неистово, как женщины.

Накал страстей приобрел соревновательный характер. Кто заплачет громче всех? Чье горе окажется сильнее? Скорбящих вдохновляло телевидение, часами показывающее воющих от горя людей: взрослых мужчин, купающихся в слезах и бьющихся головами о стволы деревьев, моряков, ударяющихся лбами о мачты, пилотов, рыдающих в кабинах самолетов, и т. д. Все это — на фоне разрядов молний и потоков ливня. В целом ситуация напоминала Армагеддон.

«Нас постигло величайшее горе за всю пятитысячелетнюю историю корейской нации», — вещал диктор пхеньянского телевидения. Северокорейская машина пропаганды превзошла саму себя, изобретая все более и более невероятные истории о том, что на самом деле Ким Ир Сен продолжает жить. Вскоре после его смерти правительство приказало воздвигнуть по всей стране 300 обелисков, получивших название Башни вечной жизни. Было решено, что Ким Ир Сен и после смерти должен носить почетный титул Президента КНДР. В фильме, вышедшем после кончины генсека, заявили: он может вернуться к жизни, если люди будут достаточно сильно о нем горевать.

Когда Великий Вождь умер, с небес за ним спустились тысячи журавлей. Но птицы не смогли забрать его, потому что увидели, как жители Северной Кореи плачут, кричат, бьют себя в грудь, рвут на себе волосы и падают в отчаянии на землю.

То, что возникло как спонтанный всплеск народного горя, превратилось в патриотический долг. Женщинам в течение десяти дней траура не положено было краситься и укладывать волосы. Спиртные напитки, танцы и музыка оказались под запретом. Инминбанчжаны следили за тем, насколько часто люди ходят к статуям, чтобы выразить почтение вождю. Все были под наблюдением. Руководство присматривалось не только к поступкам, но и к выражениям лиц и интонациям граждан.