Читать книгу "Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаральд Граф"

После обеда комитет пригласил к себе старшего офицера; с ним пошёл и командир. Придя туда, они увидели там всех этих офицеров. Очевидно было, что шёл допрос.

Им задавались чисто провокационные вопросы, например: «Если командующий флотом перейдёт на сторону Корнилова, то будете ли Вы исполнять его приказания?» или: «Если Центральный комитет прикажет Вам идти в Петроград, занятый войсками Корнилова, исполните ли Вы такое приказание?» Три офицера лаконично отвечали: «Нет, не исполним», а четвёртый, Кондратьев, сказал, что считает подобные вопросы совершенно праздными и, во всяком случае, исполнит только приказания командующего флотом.

Против постановки таких вопросов заявили протест командир, старший офицер и один из членов судового комитета — офицер. Конечно, это не помогло.

Когда опрос был закончен и составлен протокол, то Кандыба и Кондратьев обратились к командиру с просьбой перевести их туда, где можно воевать, а не заниматься только политикой. Слышавший это председатель Дючков сказал, как бы про себя: «Ну, что касается Кондратьева, то это можно».

Судовой комитет решил их окончательно арестовать, но, во избежание самосуда, отправить на берег, в революционный комитет.

Когда для зачтения протокола собралась вся команда, среди неё стали раздаваться голоса, требовавшие немедленного самосуда. Председательствовавший Дючков предложил голосовать. Более умеренные элементы стали возражать, но Дючков, не обращая на них внимания, все‑таки поставил на голосование вопрос — «отправлять ли их в революционный комитет или немедленно убить». За второе предложение было всего около 30 человек, а присутствовало — 800.

В это время на корабль приехали два представителя Центробалта, до которого дошёл слух о готовящемся самосуде. Они потребовали, чтобы им были выданы офицеры, но судовой комитет отказал, говоря, что нет никакого основания опасаться самосуда и что всё равно вечером их отправят в распоряжение революционного комитета. Комитет особенно настаивал на отправлении вечером, так как говорил, что иначе боится эксцессов.

Вскоре затем к старшему офицеру явился дежурный по комитету и доложил, что арестованные хотят с ним говорить. Когда он пришёл, они попросили его устроить им возможность переодеться во всё чистое, собрать умывальные принадлежности и проститься с кают–компанией. Первые две их просьбы были удовлетворены комитетом, а на третью — сказано, «что они ещё увидятся».

У каюты мичмана Кандыбы, где находились арестованные офицеры, всё время толпились матросы. Они вели себя крайне вызывающе. Слышались угрозы, брань и насмешки. Старшему офицеру приходилось несколько раз требовать от членов комитета, чтобы они их отгоняли.

Вечером, перед отправкой офицеров на берег, состоялся митинг, но не на верхней палубе, как обыкновенно, а в нижнем помещении. Как потом выяснилось, на нем было постановлено расстрелять этих офицеров. О постановлении команды судовой комитет ничего не сказал офицерам и даже скрыл, что был митинг.

Наконец, в 8 часов 45 минут, был подан катер и туда посажены арестованные под конвоем шестнадцати матросов, выбранных комитетом. Часть из них была вооружена винтовками, а другая — револьверами. Председатель Дючков заявил для успокоения, что кроме того поедут члены комитета — гальванёр Климентьев и комендор Кокин. В конвой, между прочим, входили гальванёр Мамонов (бывший сельский учитель) и матрос Гилев. Арестованных следовало доставить на Эспланадную пристань, против Мариинского дворца, где их должны были уже ожидать представители Центробалта.

Однако вместо того, чтобы идти туда, катер направился на Елизаветинскую пристань, в стороне от центра города. Увидев это, офицеры стали требовать, чтобы их везли именно на Эспланадную пристань, но конвой объявил им, что они приговорены к смерти и сейчас будут расстреляны!

На подходе к пристани мичман Кондратьев, обладавший большой физической силой, прыгнул с чемоданчиком через головы матросов в воду и стал кричать о помощи, в надежде обратить внимание рядом стоящих частных судов. Действительно, его крик был услышан, но, боясь вооружённых матросов, никто не решился оказать помощи.

Матросы на катере стали ловить Кондратьева. Он был отличный пловец, и им было очень трудно его поймать; тогда они ударили его веслом или прикладом и сломали левую руку, между локтем и плечом. Затем Кондратьев был вытащен на катер, где матросы принялись бить его прикладами и ногами.

Когда офицеры были высажены, их выстроили спиной к морю, в двадцати шагах от углового дома; один из матросов отправился за автомобилем.

Им предложили проститься. Они только молча пожали друг другу руки. Раздался залп, и мичманы Кандыба и Кондратьев упали, а лейтенант Тизенко и мичман Михайлов остались ещё стоять. Они были все в крови.

Лейтенант Тизенко вскрикнул: «Что вы, негодяи, делаете?!», ау Михайлова вырвался возглас: «Добивайте, мерзавцы, меня до конца.»

Матросы, как дикие звери, бросились на офицеров, стали их расстреливать в упор из револьверов, колоть штыками и бить прикладами. В результате вся грудь у них была изрешечена пулями, каждый имел не менее шестнадцати ран. Удары наносились в головы, от чего оказались пробиты черепа и выбиты зубы. Лейтенант Тизенко долго не умирал и просил его скорее добить. Несколько матросов прикладами выбили ему зубы, сломали нос и исковеркали всё лицо.

Потом их тела были посажены в автомобиль и отвезены в покойницкую, где и брошены на пол.

Вид убитых был ужасен: платье изодрано в клочья, некоторые были без сапог, все грязные и так изуродованы, что страшно было смотреть.

Приблизительно четверть часа спустя после того, как катер с арестованными офицерами отвалил от борта «Петропавловска», командиру и старшему офицеру, находившимся как раз вместе, было доложено, что в районе порта слышна стрельба. Это их сильно встревожило.

Вскоре на корабль приехали два члена революционного комитета: солдат и матрос, оба — в штатском.

Они держали себя как‑то странно: сначала говорили о дурных слухах относительно «Петропавловска», а потом благодарили команду за её единодушие и организованность.

После их приезда среди команды стал передаваться слух, что все четыре офицера расстреляны. Старший офицер немедленно потребовал к себе Дючкова и спросил, что это значит. Тот, не моргнув глазом, ответил, что решительно ничего не знает и что конвою передал только пакет, который должен быть доставлен вместе с арестованными в революционный комитет.

Тогда старший офицер приказал ему, как только вернётся конвой, узнать всё как следует и сейчас же доложить.

Конвой наконец вернулся, но раньше, чем явился Дючков, за ним пришлось посылать три раза. Придя, он лаконично заявил: «Пакет‑то доставили, а вот офицеров убили»; где находятся тела убитых, он говорить не хотел.

Для отыскания тел и посылки телеграмм командующему флотом и отцу Кондратьева, адрес которого оказался известен, немедленно на берег были отправлены два офицера. Сначала комитет не хотел было их пускать и уступил только после долгих пререканий.