Читать книгу "Германский вермахт в русских кандалах - Александр Литвинов"

— Зачем ты спрашиваешь, Фриц? — удивляется Валерик. — Ты что, не знаешь, что такое «подвиг»?

— Йа, йа, — раздумчиво кивает Фриц.

Помогая себе жестами при небогатом запасе русских слов, Фриц стал рассказывать о том, как они, солдаты зенитного дивизиона, не хотели верить рассказам бывалых танкистов о том, как русские с гранатами и какими-то бутылками ползли против танков вермахта. Поджигали и подрывали танки и сами гибли под танками, и от взрывов собственных гранат.

— Херцлихь лахен! — смеялись от сердца. — Дойче панцирь унд русиш граната! Ха-ха-ха! Дойче панцирь унд русиш бутылка! Ха-ха-ха! Ох, либер Готт!

Фриц вздыхает и удрученно кивает головой каким-то мыслям своим, навеянным воспоминанием.

— А дальше, Фриц?

Дальше Фриц рассказал, как он видел убитых русских, что с гранатами шли на танки. И фельдфебель-танкист сказал: «Они ползали жечь наши танки». Фельдфебель тот много курил. Он не был трусом. Он имел «Э-КА», «Железный крест»… Потом у него стал крест деревянный. Фельдфебель тот сказал: «Сегодня русский капут. Унд завтра русский доползает до мой танк».

— Ам морген панцер батальон марш-марш ин ангриф…

— Утром танковый батальон пошел в атаку, — переводит Бергер.

— Йа, йа. Унд фельдфебель капут. Танк капут… Бутылка, граната… Ихь бин нихьт херцлихь лахен…

— Больше Фриц не смеется после этого.

— Йа, йа. Абер ихь ферштее нихьт русиш золдат!

— Он не понимает русского солдата, — переводит Бергер.

— А что тут понимать, Фриц?

— Варум грудю ДОТа? ДОТа надо каноне! Пушка! — прикладывает он руку к глазам, будто смотрит в бинокль и командует:

— Цель нумер айнс! Фоэ!

Рубит воздух рукой и добавляет:

— Унд алес капут ДОТа.

— А если пушки нету? — не соглашается Валерик.

— Пушки нету — война нету.

— Это у вас нету, а у нас — есть! И мы победили, а не вы!

Фриц и Бергер спешно очищают кирпичи, чтобы норму закрыть на сегодняшний день. И почему-то лица их становятся суровыми. А кирпичи очищенные от себя откидывают, как что-то враждебное им и ненавистное.

Итальянцы

С интересом наблюдает Валерик, как ловко работает Фриц: с приросшим старым раствором кирпич вертится будто бы сам в руках немца, а кирочка знает сама, с какой силой и куда ударить:

— Ну, ты насобачился, Фриц!

— Арбайтен, арбайтен!

— Ты на войне тоже делал все быстро?

— Бистро, бистро — зер гут. Тихо, тихо — зер шлехьт.

— На твоих кирпичах просто слабый раствор, наверно, поэтому быстро так чистишь, а мне достаются вон с какими нашлепками!

Фриц кивает головой, уйдя в работу. Лицо строгое, брови нахмурены.

— А ты мог бы эсесовцем быть, а, Фриц?

— Хо-о! — Фриц на небо мельком глянул.

— Ты был бы тогда настоящим фашистом, да, Фриц?

Прекратив работу, Фриц угрюмо глядит на Валерика.

— Ты бы тогда мне сказал, куда подевались ваши фашисты.

— Война капут, фашист капут, — говорит он негромко, но подчеркнуто внятно, давая этим понять Валерику, что разговор об этом он вести не хочет.

— Да? А вот как ты думаешь: если опять война, фашисты снова найдутся?

— Размер моего жалования не позволяет мне иметь собственное мнение, — по-немецки произносит Фриц бытовавшую в вермахте поговорку.

Валерик не понял, что сказал Фриц, но расценил по-своему усмешку его с прищуром:

— А может, ты сам был фашистом… ну, немножко совсем!

— Фашист есть итальяно, золдат Муссолини!

— Да какие они фашисты! — оживляется Валерик. — Они при немцах в Бурковском саду дровяной склад охраняли, твои итальянцы. И к нам прибегали погреться, когда зима была. А бабушка Дуня их кормила борщом.

И вспомнил Валерик ту зиму морозную и тех итальянцев, что охраняли склад дровяной в Бурковском саду. Как вечерами морозными забегали к ним итальянцы погреться. И становились веселыми, отведав борща, и пели песни свои итальянские, и с бабушкой не соглашались в том, что борщ придумали русские или хохлы! И на своем языке именно маме пытались внушить, что борщ — еда итальянская!

«Ну, нихай буде так! — с итальянцами вместе бабушка Дуня смеялась. — Трошки подъели — и добре. Да службу не забывайте, а то, не дай Бог, проверка нагрянет, а вас там и нету!»

В день дежурства они приходили вечером, когда мороз начинал лютовать. Приходили всегда с дровами: каждый по плахе нес. Во дворе они с дедушкой плахи распиливали, раскалывали, в дом заносили с радостным воем, убегая от стужи. И грубку топили. И перед топкою на пол садились и грелись. А чтоб немецкий патруль за окном не услышал, они свои песни красивые пели негромко.

И Валерик рассказывал, как однажды с дровами пришли итальянцы и вина принесли. Вино им из дому прислали, из Италии к Рождеству.

Как всегда, растопили грубку, угостили деда, бабушку и маму. Выпили и закусили борщом. Отогрелись и песни запели негромко. А потом и уснули на полу возле грубки.

А бабушка переживала за них: «Не будила бы хлопчиков, дак время менять караул. Новый придет вот-вот! Придет, а нет никого на часах! Вот вам и трибунал! Поднимайтеся, хлопцы!»

— Баста!

Итальянцы с трудом поднялись и ушли с неохотой, глянув с ознобом на окна, обросшие инеем. Ушли, а винтовки, что поставили в угол, у печки, где ухваты и кочерга, там и остались стоять.

Дедушка Федор за те винтовки да следом: «Эй, камрады! Пушки забыли опять!»

Помнит Валерик, как наши город бомбили в ту зиму. И бомбили всегда по ночам. А зимой, в январе-феврале 43 года, бомбили четко через ночь. Накануне той ночи «бомбежечной» растекался народ из города по окрестным селениям на ночь.

Немецких частей тогда в городе не было, а были одни патрули да итальянцы, что дрова сторожили да уголь.

В ту страшную ночь, которую люди в городе считали «выходной» от бомбежки и не прятались, и с города не уходили, прилетела наша бомбежка, и много народу погибло безвинно.

— А мы с мамой и дедушка с бабушкой набрались страху до ужаса! — рассказывал Валерик, вспоминая ту ночь под нашими бомбами. — Утром дедушка Федор пошел ставни на окнах открыть и тех итальянцев нашел под окнами нашего дома убитыми. И зачем они к нам прибегали? Наверно, погреться, Один был маленький, с голосом толстым таким, а другой был Антонио. Мамка моя ему нравилась очень. А бабушка ей говорила: «Ты, девка, гляди, а то вот увезет тебя этот Антошка в Италию, будешь знать тогда, как улыбаться!»

А мамка тихонько посмеивалась: «Да пусть увозит! В его Италии тепло, и печку топить не придется».