Читать книгу "День опричника - Владимир Сорокин"

Но с Государыней — другое дело. Тут даже и не еврейский вопрос. А вопрос чистоты крови. Была бы Государыня наша наполовину татарка или чеченка — проблема та же оставалась. И никуда от этого уже не денешься. И слава Богу…

Растворяются белые двери, влетает в малую столовую левретка Катерина, обнюхивает меня, тявкает дважды, чихает по-собачьи, вспрыгивает на свое кресло. Я же встаю, смотрю в дверь распахнутую с замершими по бокам слугами. Степенные и уверенные шаги приближаются, нарастают, и — в шелесте платья темно-синего шелка возникает в дверном проеме Государыня наша. Большая она, широкая, статная. Веер сложенный в сильной руке ее. Волосы роскошные убраны, уложены, заколоты золотыми гребнями, драгоценными каменьями переливающимися. На шее у Государыни кольцо бархатное с алмазом «Падишах», сапфирами отороченным. Напудрено властное лицо ее, напомажены чувственные губы, блестят глубокие очи под черными ресницами.

— Садись, — отмахивает она мне веером и усаживается в кресло, подвигаемое слугою.

Сажусь. Вносит слуга небольшую морскую раковину с мелко покрошенным голубиным мясом, ставит перед Катериной. Глотает левретка мясо, Государыня поглаживает ее по спине:

— Кушай, рыбка моя.

Вносят слуги золотой кувшин с вином красным, наполняют бокал Государыни. Берет она бокал в большую руку свою:

— Что выпьешь со мной?

— Что прикажете, Государыня.

— Опричникам прилично водку пить. Налейте ему водки!

Наливают мне водки в стопку хрустальную. Бесшумно ставят слуги закуски на стол: икра белужья, шейки раковые, грибы китайские, лапша гречневая японская во льду, рис разварной, овощи, тушенные в пряностях.

Поднимаю стопку свою, встаю в волнении сильном:

— Здравы будьте, Го… гу… су… дадыруня… От волнения язык заплелся: первый раз в жизни за Государыневым столом сижу.

— Садись, — машет она веером, отпивает из бокала.

Выпиваю одним духом, сажусь. Сижу, как истукан. Не ожидал от себя такой робости. Я при Государе так не робею, как при Государыне нашей. А ведь не самый робкий из опричных…

Не обращая на меня внимания, Государыня закусывает неторопливо:

— Что новенького в столице? Плечами пожимаю:

— Особенного — ничего, Государыня.

— А неособенного?

Смотрят в упор глаза ее черные, не скрыться от них.

— Да и неособенного… тоже. Вот, удавили столбового.

— Куницына? Знаю, видела.

Стало быть, как просыпается Государыня наша, так сразу ей новостной пузырь подносят. А как иначе? Дело государственное…

— Что еще? — спрашивает, икру белужью на гренку аржаную намазывая.

— Да… в общем… как-то… — мямлю я. Смотрит в упор.

— А что ж вы так с Артамошей обмишурились?

Вот оно что. И это знает. Набираю воздуху в легкие:

— Государыня, то моя вина. Смотрит внимательно:

— Это ты хорошо сказал. Если бы ты на «Добрых молодцев» валить стал, я б тебя сейчас выпороть приказала. Прямо здесь.

— Простите, Государыня. Задержался с делами, не поспел вовремя, не упредил.

— Бывает, — откусывает она от гренки с икрой и запивает вином. — Ешь.

Слава Богу. Есть в моем положении лучше, чем молчать. Цепляю шейку раковую, отправляю в рот, хлебушком аржаным заедаю. Государыня жует, вино попивая. И вдруг усмехается нервно, ставит бокал, перестает жевать. Замираю я.

Смотрят очи ее пристально:

— Скажи, Комяга, за что они меня так ненавидят?

Набираю в легкие воздух. И… выпускаю. Нечего ответить. А она смотрит уже сквозь меня:

— Ну, люблю я молодых гвардейцев. Что ж с ТОГО?

Наполняются слезами черные глаза ее. Отирает она их платочком. Собираюсь с духом:

— Государыня, это горстка злобствующих отщепенцев.

Взглядывает она на меня, как тигрица на мышь. Жалею, что рот открыл.

— Это не горстка отщепенцев, дурак. Это народ наш дикий!

Понимаю. Народ наш — не сахар. Работать с ним тяжело. Но другого народа нам Богом не дадено. Молчу. А Государыня, забыв про еду, кончик сложенного веера к губам своим прижимает:

— Завистливы они, потому как раболепны. Подъелдыкивать умеют. А по-настоящему нас, властных, не любят. И никогда уже не полюбят. Случай представится — на куски разорвут.

Собираюсь с духом:

— Государыня, не извольте беспокоиться — свернем мы шею этому Артамоше. Раздавим, как вошь.

— Да при чем здесь Артамоша! — бьет она веером по столу, встает резко.

Я тут же вскакиваю.

— Сиди! — машет мне.

Сажусь. Левретка ворчит на меня. Прохаживается Государыня по столовой, грозно платье ее шелестит:

— Артамоша! Разве в нем дело…

Ходит она взад-вперед, бормочет что-то себе. Останавливается, веер на стол бросает:

— Артамоша! Это жены столбовые, мне завидующие, юродивых настраивают, а те народ мутят. От жен столбовых через юродивых в народ ветер крамольный дует. Никола Волоколамский, Андрюха Загорянский, Афоня Останкинский — что про меня несут, а? Ну?!

— Эти псы смердящие, Государыня, ходят по церквам, распускают слухи мерзкие… Но Государь запретил их трогать… мы-то их давно бы…

— Я тебя спрашиваю — что они говорят?!

— Ну… говорят они, что вы по ночам китайской мазью тело мажете, после чего собакою оборачиваетесь…

— И бегу по кобелям! Так?

— Так, Государыня.

— Так при чем здесь Артамоша? Он же просто слухи перепевает! Артамоша!

Ходит она, бормоча гневно. Очи пылают. Берет Гюкал, отпивает. Вздыхает:

— Мда… перебил ты мне аппетит. Ладно, пшел вон…

Встаю, кланяюсь, пячусь задом.

— Погоди… — задумывается она. — Чего, ты сказал, Прасковья хотела?

— Сельди балтийской, семян папоротника и книг.

— Книг. А ну пошли со мной. А то забуду…

Идет Государыня вон из столовой, распахиваются двери перед ней. Поспеваю следом. Проходим в библиотеку. Вскакивает с места своего библиотекарь Государыни, очкарик замшелый, кланяется:

— Что изволите, Государыня?

— Пошли, Тереша.

Семенит библиотекарь следом. Проходит Государыня к полкам. Много их. И книг на них — уйма. Знаю, что любит читать с бумаги мама наша. И не токмо «Зловещих мопсов». Начитанна она.

Останавливается. Смотрит на полки:

— Вот это будет хорошо и долго гореть. Делает знак библиотекарю. Снимает он с полки собрание сочинений Антона Чехова.