Читать книгу "Борель. Золото - Петр Петров"

Вместо Боровского ревкома был создан районный исполком.

Уполномоченные съезжались еще за день-два до собрания и без дела болтались в конторе, клубе и по мастерским, мешая работать.

Валентина целые дни проводила в конторе, помогая Качуре и Насте, которая теперь была выделена женоргом. Вечера проходили в клубе, шли репетиции.

В постановке принимали участие Василий, Лоскутова, два приезжих техника и Настя с Валентиной. Женщины, ребятишки и молодежь с любопытством облепляли окна клуба. Смех, визг и остроты слышались с самых сумерек и далеко за полночь, а в разбитые окна то и дело летели комья мягкого снега.

Валентина играла молодую девушку, героиню гражданской войны, готовилась к пению и в то же время режиссировала всю постановку.

Лоскутова часто мучила Валентину пустыми, казалось ей, разговорами.

— Представьте, Валентина Ивановна, этот михрютка, Медведев, сжал мне руку до синяков! Ух, и силища! Мне кажется, он очень сильный как мужчина… Как вы думаете?

И она хитро заглядывала в лицо Валентины своими круглыми глазами.

— Вчера он предложил мне знаете что? Осмотреть его… Представьте, какая интересная штука!

— Ну и что же? — медленно краснея, спрашивала Валентина.

Лоскутова делано смеялась, пытаясь придать лицу жизненность и веселость.

— Как это?.. Разве вы не понимаете, с какой это целью делается, то есть просит он? Не знаете?.. Какая вы скрытная… Будет вам невинность корчить… В наше время это не годится…

— Ничего не понимаю, — говорила каждый раз Валентина и отходила от нее.

— Не понимаете? — крикнула один раз Лоскутова. — А чем же вы объясните ваш поступок?

— Какой поступок? — удивилась Валентина.

Лоскутова погрозила ей пальцем и цинично расхохоталась:

— Подумаешь, какая девичья память! А что значили ваши поцелуи на кухне?

Валентина покраснела и с искаженным от злобы лицом шагнула к ней.

— Если вы еще раз намекнете мне на вашу же собственную подлость, то…

Лоскутова сразу сделалась маленькой, как будто ее ударили чем-то тяжелым, а Валентина брезгливо скривила губы и отошла.

На сцене фельдшерица играла любовницу, а Василий — любовника-офицера. Валентине казалось, что они обнимались и целовались во время репетиций не искусственно, и, затаив глухую тревогу, она брезгливо отворачивалась.

Вечер устраивался накануне съезда. К сумеркам Валентина с Настей окончательно закончили установку сцены и украшение клуба. На стенах были прибиты вензеля из пихты. Зал также был обвешан и уставлен елками и пихтовыми ветвями. Яркий свет стремительно падал на хорошенькую сцену, делая ее еще более привлекательной. Настя радовалась, как девочка, и смеялась:

— Мотри-ка, девка, как игрушечка! Я только один раз видела представление. Ведь я здесь выросла и никуда не выезжала… Ах, а какая же вы мастерица, Валя!

Делегатский съезд в это время заседал в конторе. За стеной был слышен голос Василия — голосовали за кандидатов в президиум съезда.

— Кто за?

— Против нет?

— Оглашаю результаты…

После этого послышался скрип скамей, тяжелый топот ног и разговор.

— Кончилось… Идут, — сказала Валентина Насте, — собирай артистов!

И не успела еще сделать что-то важное, как в дверям подвалила гудящая толпа. Впереди шел Василий с Рувимовичем, после — делегаты съезда, а за ними в давке и криках шли женщины, ребятишки, рабочие и молодежь.

Места были заняты в несколько минут. Взрослые сгоняли молодняк, бабы ссорились между собой, придавленные ребятишки кричали благим матом.

Кто-то внес предложение удалить женщин, пришедших с детишками. Собравшиеся дружным ревом поддержали его. Бабье руганью покидали захваченные места и протискивались к дверям обратно.

Когда публика разместилась, за сценою подали звонок, и шум начал понемногу стихать.

На сцене появился Василий. Его голова чуть-чуть не доставала до лампочек.

— Вишь ты, чертоидол, как вымахал! — крикнул кто-то сзади.

— Смотри, потолок поднимешь, сохатый!

— Да заткнись ты, брехло лесное, а то выведем!

— Духу не хватит вывеети-то!

Василий переждал, пока шум окончательно стих, и начал говорить…

Он говорил, как всегда, громко и недолго, встряхивая тяжелыми волосами.

— И вот здесь, на развалинах и из развалин, мы скоро начнем выжимать золотой фонд… Мы сделали крутой перевал. А вы помните, как страшно было стоять на самой вершине?.. Месяц тому назад здесь был тунгусник с крепким запахом проклятого самогона, теперь — вот рабочий клуб с электрическим светом и насчет брюха спокойно…

Валентина не слышала последних слов Василия. Прижавшись к косяку окна, она усиленно натягивала на уши свою пыжиковую шапочку и крепко сжимала зубы.

В зале захлопали, закричали, и снова послышался глухой шум.

— Ну, надо начинать, — сказал мимо прошедший Василий, — видите, мы вас авансом похвалили… Жарьте, товарищ Сунцова!

Он сбросил кожаную тужурку и надел шинель.

Лоскутова, уткнувшись в маленькое карманное зеркало, растирала какой-то мазью лицо и хихикала.

— Видать, «не без греха кукушка хвалит петуха»… Режиссер, очухайтесь! Что с вами — столбняк? Это безобразие, ваш первый выход!

Валентина взглянула на нее непонимающими глазами и, спохватившись, быстро начала одеваться.

«Нет, он любит меня, — думала, давая первый звонок. — Но зачем же тогда он связывается с этой женщиной?»

— Ну, давай второй! — крикнул Василий, звеня шпорами.

— Да мы сегодня обязательно провалим! — вставила Лоскутова, нарочно придавая негодующий тон своему голосу, и пошла на сцену, улыбаясь Василию.

Валентина видела, как Василий оглядывал фельдшерицу с ног до головы смеющимися глазами, но не понимала — насмешка это или восхищение.

Фельдшерица была одета в голубое тонкое платье без рукавов и с глубоким декольте.

Как только поднялся занавес, зал задрожал от хохота.

В задних рядах не прекращались смешки:

— Ого-го!

— Вот это — баба!

— Ох, и мягкая!.. И зубы золотые…

— Мотри, мотри, как репа, белая, у, язви ее. Знамо, офицерская!..

— А он-то! Он-то!

— Вишь, норку кверху дерет, как жеребец.

— У-у! Сволочи, какие гладкие.

— Гляди, руку лижет, ах, шпана!

— Ого-го!

— Да тише вы, лешаки, а то выведут!

— Ой, ой! Ты что щиплешься, филин большеголовый?