Читать книгу "Мобберы - Александр Рыжов"

Что искали копатели? Разумеется, перстень, поскольку ничего другого, кроме собственно трупа и одежды, в могиле не было. Воры действовали виртуозно и со всеми возможными предосторожностями: с точностью восстановили прежний облик могилы и даже надели на палец Веневитинова взамен украденного новый – третий по счёту! – перстень.

Читатель вправе считать, что я сочиняю, но вот загвоздка: многочисленные исследователи описывают перстень Веневитинова по-разному! Нет единства даже в определении металла, из которого он был изготовлен. Роман Белоусов пишет, что он был медный, Борис Васильев называет его железным, а Василий Осокин вообще противоречит самому себе: сначала утверждает, что перстень был сделан из чугуна, а буквально через несколько абзацев – уже из бронзы. На что указывают эти расхождения? Не на то ли, что и в ХХ веке за перстнем из Геркуланума, а следовательно, и за капиталом княгини Волконской шла охота? Можно ли в таком случае говорить с уверенностью, что бронзовый экспонат, хранящийся в фондах Литературного музея, и есть подлинная веневитиновская реликвия?

Заметим попутно, что Веневитинов предвидел свою посмертную судьбу. В том же стихотворении „К моему перстню“ присутствуют строки: „Века промчатся, и быть может, что кто-нибудь мой прах встревожит…“ Он знал, что тайна княгини Волконской переживёт столетия!

Что же Пушкин? Княгиня ошиблась: он не годился на роль вдохновителя повстанцев. Он мог желать свержения царя Александра и даже участвовать в этом, но к Николаю он враждебных чувств не питал („хоть и упёк меня в камер-пажи, но менять его не желаю; от добра добра не ищут“). Повзрослев, Пушкин стал вести себя обдуманнее и гораздо лояльнее по отношению к власти, нежели в свои юные годы. Не лишено резона замечание, что под конец жизни он превратился в убеждённого монархиста, что лишь подчеркивает его достоинства, так как он прекрасно представлял себе, чем может завершиться для России новый бунт.

Из сказанного проистекает, что Пушкин должен был спрятать доставшийся ему „по наследству“ от Веневитинова перстень в очень надёжное место, чтобы никто, даже зная о тайне, не был в состоянии им воспользоваться. Где находилось это место? Здесь мы вновь перемещаемся в область догадок. Вот наиболее смелая из них (она целиком на моей совести): самым надёжным местом Пушкин считал… большой палец своей правой руки. На нём он носил знаменитый сердоликовый перстень-талисман, подаренный ему графиней Елизаветой Воронцовой на даче под Одессой в 1824 году. Пушкин старался не расставаться с этим перстнем, а если и снимал, то всегда запирал в секретер.

Тайна Волконской требовала жертв, и я предполагаю, что в апреле 1827-го поэт сделал ювелиру секретный заказ: нанести на перстень Веневитинова золотое напыление и прикрепить к нему восьмиугольный сердолик – короче говоря, замаскировать под перстень Воронцовой. Графиня, по-видимому, была осведомлена о подмене: в знаковом 1827 году они встретились в Москве и Пушкин сочинил стихотворение, где, упоминая о её подарке, между прочим написал (от имени дарительницы):

От недуга, от могилы,

В бурю, в грозный ураган,

Головы твоей, мой милый,

Не спасёт мой талисман.

Почему же не спасёт, ведь он по-прежнему на пальце Пушкина! Не потому ли, что это уже другой перстень?

Пушкин хранил его вплоть до своей гибели. На смертном одре он передал перстень Жуковскому, но, по-видимому, – от греха подальше! – не посвятил старшего друга в тайну Волконской. Жуковский завещал перстень своему сыну Павлу, а тот вручил его Ивану Тургеневу. От Тургенева реликвия перешла к Полине Виардо, а та в 1887 году подарила её Пушкинскому музею Александровского лицея. Там перстень находился до марта 1917-го, когда был похищен.

Эта детективная история произвела переполох. Полиция выяснила, что перстень вместе с некоторыми другими вещами (для отвода глаз?) украл служитель музея. Свои трофеи он перепродал старьёвщику. Когда последнего обыскали, украденное обнаружилось – всё, за исключением перстня. Он как в воду канул. С тех пор прошло девяносто лет, а следы пушкинского талисмана не найдены. Он не всплыл ни в музейных, ни в частных коллекциях.

Этим загадки сердоликового перстня не исчерпываются. У графини Воронцовой оставался ещё один, точно такой же. Она считала, что перстни-близнецы ментальным образом связаны между собой. После того как бесценный пушкинский раритет исчез из Александровского лицея, администрация музея обратилась к наследникам Елизаветы Ксаверьевны с просьбой пожертвовать второй перстень, чтобы включить его в обедневшую экспозицию. Наследники были не против, но оказалось, что их перстень… тоже исчез! Украден? Потерялся? Обстоятельства так и остались невыясненными.

Надо ли вам объяснять, мои гипотетические читатели, что я незамедлительно приступил к поискам этих двух перстней – в первую очередь, конечно, перстня Пушкина, поскольку, согласно моим предположениям, именно он должен был пролить свет на тайну княгини Волконской. Я изучил материалы уголовного дела 1917 года и выяснил, что велось оно с небрежением, вполне естественным в условиях продолжавшихся в Петрограде революционных беспорядков. Сыщики арестовали служителя музея, арестовали старьёвщика, купившего у него похищенные экспонаты, но затем цепочка оборвалась, хотя в протоколах допросов сохранились имена, с чьими обладателями полиция обязана была пообщаться.

Сами понимаете, что отыскать непосредственных участников и соучастников преступления, совершённого девяносто лет назад, не представлялось возможным. Однако я предпринял все усилия, чтобы исправить оплошность, допущенную искушёнными в своём деле следователями. И мне это удалось!

Но я и так сказал слишком много, поэтому смиренно умолкаю и предлагаю читателям самостоятельно повторить остаток проделанного мною пути. Посмотрим, кто первым доберётся до капитала Зинаиды Александровны!»

Взгляд плезиозавра

Рита ошиблась в своих выводах примерно наполовину. В ночь, когда искусствовед Калитвинцев угодил в больницу, во дворе его дома на Кронверкском действительно появился 3D-рисунок. И именно он, этот рисунок, стал причиной аварии. Но у художника не было преступного умысла. По крайней мере поначалу.

Влад намеренно выбирал для своих опытов в области объёмной живописи наиболее тихие уголки неохватного Петербурга. Он предпочитал работать ночами в отдалённых двориках: хотел как можно реже попадаться на глаза местным жителям, которых хлебом не корми, дай поворчать на обормота, пачкающего тротуары или – вообще святотатство! – детские площадки какой-то пакостью, а потом дворникам эту пакость соскабливать, а дворники нынче тоже норовят от работы улизнуть, стало быть, пакость до скончания века будет к ботинкам липнуть, по квартирам растаскиваться, а всё из-за таких вот оболтусов, которым заняться нечем, нет чтобы в армию идти, родину защищать и т. д. Влад таких нотаций ещё в Набережных Челнах наслушался.

Летние ночи в Питере хоть и серые, а всё равно рисовать можно, не напрягаясь. В тот вечер Влад нашёл на Кронверкском проспекте подходящий двор, дождался, пока желтоокий дом-Аргус погасит большинство своих светящихся глаз или хотя бы сомкнёт веки штор, и разложил под козырьком подъезда извлечённые из чемоданчика инструменты. Сверился с заранее сделанным на бумаге эскизом. Сегодня здесь, в обиталище лишённых фантазии сибаритов, разольётся компактное озерцо, в котором будет караулить проходящих милейший плезиозавр. Изобразить его так, чтобы сердце захолонуло и провалилось в пятки, – дело техники. Не зря двое суток над эскизом мучился.