Читать книгу "Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста"

— Я мало что в этом понимаю, но мне кажется, скрибан больше напоминает комод.

— У секретера ведь обязательно должна быть откидная крышка, разве нет?

— Как бы эта штуковина ни называлось, к чему она тебе, раз у тебя уже есть письменный стол?

— Письменный стол? Та доска, которую ты положил на козлы?

— Если не считать пары счетов, сколько писем ты отправляешь в неделю?

— А если мне захочется писать… ну не знаю… сонеты там, любовные записочки?

— ?..

— Нет, серьезно, эта мебелюшка превосходно встанет у окна, которое выходит во двор, и много для чего сгодится. Сам подумай.

Что он и сделал, вполне добросовестно. Жена безотчетно коснулась совсем недавней потребности своего мужа, которому после двадцати лет за клавиатурами и экранами захотелось начать снова писать от руки. Конечно, новые орудия коммуникации были ему необходимы, тут и спору нет, но порой он чувствовал, что его частной переписке не хватает глубины, уважения к адресату, какой-то добротности. И он принимался мечтать о толстых и тонких линиях букв, о форматах редкой бумаги, о синих чернилах «Акарель», а главное, о фразах, тщательно отточенных и начертанных пером как верное выражение его чувств к получателям письма. А вдруг этот простой предмет мебели, пускай немного претенциозный, немного старомодный и устарелый, но нарочно задуманный для этого, вдохновлявший столько писем и хранивший в себе столько секретов, позволит ему наконец решиться? Кроме того, приобретение этого столика для письма словно насмехалось над всей этой распрекрасной технологией, которая ослабила независимость его ума и выдвинула на первое место непосредственность послания, а не его насыщенность. Но прежде чем разделить воодушевление жены, он предпочитал сперва притвориться жертвой ее прихотей — разве не нужно время от времени давать ей иллюзию, будто он уступает ее капризам, если хочет, чтобы она иногда уступала ему?

— Зайдем, только чтобы прицениться, — сказал он, — а потом быстренько унесем отсюда ноги. Мебель в стиле ампир, да еще в таком месте, — это разорит и нас, и наших детей.

Они зашли в магазин под звук старого бубенца, который на свой лад возвестил, что за этой дверью время уже значения не имеет. И действительно, они покинули сегодняшний Париж и окунулись в атмосферу прошлого, поблекшей и порыжевшей старинной рухляди, где каждая безделушка пробуждала воображение посетителя и его память о коммунальной школе. Мужу сразу же стало не по себе среди всех этих вещей, в которых малая история рассказывала большую, заодно напоминая, как ему не хватает общей культуры. Знал ли Иисус Христос, что такое маркетри? Кто из них двоих, Коперник или Галилей, мог крутить этотглобус звездного неба с его созвездиями? А аметистовый Будда — украден ли он из какого-нибудь храма или made in Тайвань? А Директория? Это было до Реставрации или после? И достаточно ли длилось и то и другое, чтобы создать мебельный стиль?

Антиквар в соседнем помещении изящным жестом поправил шейный платок, прежде чем выйти навстречу посетителям.

— Нас заинтересовал этот маленький столик, — сказал муж, поколебавшись, не назвать ли его лучше «пюпитром».

— Скрибан, — уточнила жена.

— Вы о бонёр-дю-журе? Как я вас понимаю!

Бонёр-дю-жур. Оскорбление, нанесенное человеком искусства невежде! Муж понял вдруг, почему на блошиных рынках всегда терпеть не мог типов, сидящих за своим прилавком и которые, стоит только постоянному покупателю взять в руки какую-нибудь выщербленную вазу, бросают: Осторожнее, это же Даит![10]Какое самодовольство и высокомерие! В конце концов, что такое антиквар, если не барахольщик с манией величия? Вот эта штука, напоминающая подставку на ножках, — бонёр-дю-жур? Вдруг желание приобрести старинную мебель показалось ему столь же нелепым, как и само его присутствие в этом магазине.

— Эпоха Луи-Филиппа, вещь строгая, элегантная, стройная, с небольшой особенностью: ножки прямые, а не саблевидные, как было больше распространено в то время. Если вы поставите на консоль зеркало, сможете превратить его в туалетный столик, — сказал антиквар супруге.

— Мне он нравится как есть.

— Ознакомьтесь с ним поближе. Я скоро вернусь.

Удаляясь, антиквар знал, что делает. Он заметил эту парочку неофитов еще сквозь витрину; известный тип: муж держится настороженно, жена, скорее, фрондерка и вполне готова совершить глупость. Но если попытаться надавить на них, они сбегут, пообещав подумать над этим. Разумнее оставить их одних на какое-то время, чтобы они вступили в схватку, исхода которой и сами не знают. Вообще-то, супруга, сидя на лакированном табурете и склонившись в позе писца, уже представляла себе, как поверяет свои сокровенные мысли своему бонёр-дю-журу.

Пока не стало слишком поздно, муж шепнул ей на ухо:

— Ты обратила внимание на его пиджак?

— Пиджак?

— Он же розовый.

— Он не розовый, а оттенка фуксии.

— Розовый! Даже с примесью красного розовое все равно остается розовым.

— А я тебе говорю: фуксия. Это ближе к фиолетовому, чем к розовому.

— Тогда скажем, что это оттенок розового, у которого еще нет названия, пусть будет перерозовый.

— Ерунда.

— И почему гомиков всегда тянет выбирать такие цвета?

— Наверное, потому, что они не так банальны, как большинство мужиков, и потому, что у них, быть может, чуть больше вкуса. Посмотри, какие вещи он тут продает. Я могла бы жить в этой лавке.

— Нельзя покупать бонёр-дю-жур у типа, который носит пиджак такого цвета. Когда осмеливаешься на такое — осмеливаешься на все.

— ?..

— Он нас давно заприметил и отлично понял, что мы в этом ничего не смыслим! И попытается всучить нам эту мебелину, к которой так привязан, что ему будет мучительно расстаться с ней. Разве что мы согласимся на его цену, разумеется.

— А по-моему, он просто сентиментален, а вовсе не жулик. Предпочитает продать свою вещь тому, кто ее достоин. Наверняка спросит у нас гарантии. Как для усыновления.

— ?..

— Нам еще придется его убеждать. Доказывать нашу благонамеренность, нашу настоящую и искреннюю любовь к этомубонёр-дю-журу, уверять его, что дети не будут прыгать на него обеими ногами, что ему будет у нас хорошо.

Поняв, что она над ним подшучивает, он пожал плечами, потом приблизился к секретеру и не смог удержаться от желания заглянуть в ящички.

— Не ищите! — сказал антиквар. — Как только он попал ко мне, я осмотрел его со всех сторон в поисках потайного отделения, двойного дна, какого-нибудь спрятанного письма. Наверняка любовного.

Наверняка любовного… Муж возвел глаза к небу. Этот тип его раздражал — слишком уж он неестественный, чтобы быть честным. Готов выдать современность за старину, ампир за Луи XV, липу за подлинную вещь. А его супругу, наоборот, забавляла мысль поторговаться с этим беззастенчивым и манерным лавочником, не лишенным вкуса, конечно, но прежде всего деловым человеком. Антиквар предложил им пройти в его кабинет, чтобы прояснить детали, показать сертификат, обсудить цену. Похоже, добавляя: наверняка любовного, он и сам забавлялся, просто был самим собой — существом утонченным, романтичным, принимающим себя таким, какой есть; он всегда любил мужчин и отныне не скрывал этого. Следуя за ним, муж и жена еле слышно обменялись словами: