Читать книгу "Святослав. Возмужание - Юлия Гнатюк"

Меж дерущимися метались крепкие мужики пожилого возраста, повязанные рушниками через плечо, которые строго следили, чтоб не нарушались правила поединка. Крича, увещевая и разнимая особо ретивых, они также оттаскивали упавших, отводили в сторону или уносили получивших увечья. В горячке боя порой и судьям доставалось от вошедших в раж кулачников.

Стенки уже давно смешались. Тот, кто справился со своим противником, бросался помогать соседу, сотоварищи которого также не оставались в долгу. Стоны избитых, грозные окрики судей, визг девчат в толпе зрителей, пронзительные возгласы: «Волк, давай нажми!», «Микула, сзади наддай», «Держись, не уступай, Сила!» — всё это, вместе со стонами, ударами, свистами, создавало шум, который горячил кровь и возбуждал всех — от бойцов до судей и зрителей.

Особо отличались в сражении предводители стенок. Со стороны киевлян это был неизменный ярый кулачник кузнец Молотило с Подола. Имя, данное ему при рождении, кроме самых близких, все давно забыли. Прозвище Молотило, данное, как это ведётся у славян, точно по сути, стало настоящим именем кузнеца. Высокий, с длинными ручищами, смуглый и крепкий, будто сам вынутый из кузнечного горна, он принадлежал к тому типу людей, которых в народе зовут двужильными. Недюжинная выносливость сочеталась с неимоверной, особенно неожиданной при его худощавой фигуре силой.

Предводитель крайчан — жителей окраинных весей, собравшихся в Киев на праздник, — скорняк Комель, напротив, был ростом невысок, круглолиц, широк в плечах, с короткой бычьей шеей и будто налитыми плечами и грудью. Могучей силы и ловкости ему было не занимать.

Уже половина бойцов вышла из строя. Кто, сидя поодаль, прикладывал снег к заплывшему глазу, кто стонал, прижимая к груди сломанную руку. Кто-то приходил в себя после могучего удара и мотал головой, пытаясь унять чёрные круги перед глазами и не понимая, отчего череп гудит, как вечевой колокол, а побоище проходит будто во сне, без звука. Иных, кому было совсем худо, соседи и друзья, держа под руки, уводили либо увозили в санях. В ту ночь всем киевским костоправам была работа — вправлять вывихнутые суставы и складывать кости на поломанных руках, ногах и рёбрах, чтоб те срастались как следует.

Медленно, с трудом, но крайчане помалу стали теснить киян к берегу. Видя это, Молотило ярился ещё более.

— Бей крайчан! — взывал он. — У-у-у! А-ах! — И опускал свой увесистый кулак на чью-то голову или спину.

Молотило и Комель пытались пробиться друг к другу, чтобы в схватке с достойным противником показать свою удаль, но это им никак не удавалось: то тут, то там возникали трудные моменты, где требовалась их могучая сила.

Какой-то молодой киянин, выброшенный из толпы дерущихся мощным ударом, отлетел в сугроб, почти под ноги самых бойких девушек, осмелившихся спуститься с берега вниз. С трудом встав на колени, юноша, держась за левый бок, медленно распрямился и… встретился взглядом с той, что нравилась ему пуще всех.

— Что, Лесинушка, тяжко? — насмешливо-жалостливо спросила она.

Кровь ударила в голову юноши, в очах потемнело от обиды и ярости. Забыв о боли, он подскочил к мужикам, которые сооружали ноши из двух жердей и тулупа, схватил одну жердь и с криком ринулся в схватку. Не обращая внимания на протестующие крики зрителей и судей — ведь применять в кулачном бою какие-либо орудия было против правил, — юноша успел свалить ударами двух крайчан, неосторожно саданул по плечу кого-то из своих, когда на его пути, будто выросши из-подо льда, оказался сам Комель. Он не моргнул оком, когда тяжёлая жердь взвилась над головой, а когда она со свистом стала опускаться обратно, скорняк лишь чуть отшатнулся и выбросил вверх десницу, делая отводящее движение. Жердь, будто по ледяной горке, скользнула по руке Комеля и со всего маху врезалась концом в лёд, расщепившись надвое, и тут же была припечатана крепким меховым сапогом скорняка. Лесина наклонился, пытаясь освободить орудие, но опоздал. Жердь, ловко перехваченная Комелем, тут же опустилась на спину юноши, и Лесина упал, так и не успев разогнуться.

— Не бери дреколия! — назидательно проговорил Комель.

— Лежачего ударили! — завопили кияне.

С этого момента драка пошла жестокая, дикая и озверелая. Разметав изгородь у ближайших дворов, бойцы стали крушить друг друга кольями и жердями.

Кто знает, сколько изувеченных тел осталось бы на окровавленном льду Непры, не подоспей к месту побоища сам городской тиун с полусотней вооружённых дружинников.

Подлетев к кромке льда, отряд осадил коней. Тиун зычным повелительным голосом крикнул:

— Прекратить свару! Всем разойтись!

Но разгорячённые драчуны не обращали на него внимания.

Тогда разгневанный тиун направил своего крепкогрудого жеребца прямо в гущу побоища, раздавая направо и налево щедрые удары тугой плетью. Десятники — Славомир и Кандыба, — увлекая дружинников, ринулись вслед за градоначальником. Сбивая драчунов телами крепких боевых коней и прикрываясь круглыми щитами, они живо усмиряли дерущихся тупыми концами копий. Живой клин с тиуном и десятскими во главе стал быстро рассекать побоище. Достигнув центра схватки, они увидели кузнеца Молотило в разорванной рубахе с исцарапанным лицом и кровоподтёками на скулах, который, сверкая налитыми ярью очами, вертел над собой, как простую палку, здоровенную оглоблю.

Несколько отчаянных молодцов пытались улучить момент и подскочить к кузнецу на расстояние удара, но Молотило всякий раз опережал их, ловко перебрасывая оглоблю из руки в руку и поражая очередного неудачника, который падал, корчась от боли.

— А ну, стой! Стой, тебе говорят! Прекратить свару! В железо захотели, песьи дети?! Р-разойдись! — снова гаркнул тиун, направляя коня к Молотило.

Однако тот, видимо, совсем лишился здравого рассудка. Оглянувшись на голос, он, вместо того чтоб выполнить приказ, вновь воздел свою оглоблю, намереваясь обрушить её на градоначальника.

Славомир, зорко следивший за схваткой, успел вклиниться между тиуном и кузнецом. Собравшись в тугой комок, он прикрылся щитом и принял на себя страшной силы удар, который снёс дюжего десятского, как лёгкого отрока, прямо под ноги коню. Славомир слегка ушибся об лёд, но в горячке даже не почувствовал этого. Всегда спокойный и невозмутимый, на сей раз он рассвирепел не на шутку. Вскочив на ноги и отбросив щит, Славомир ринулся на кузнеца и с ходу нанёс ему два мощнейших удара своими литыми кулачищами.

От удара в скулу кузнец уклонился, а вот второй удар в нижнее подреберье заставил его глухо охнуть. Молотило потянулся к дружиннику своими железными руками-клешнями, чтобы схватить его и заломить, но то ли плохо рассчитал, то ли Славомир оказался шустрее, и руки кузнеца были отбиты вверх, а два тяжеленных кулака вновь влипли в бока Молотило, ломая ему рёбра. Давно не приходилось кузнецу получать такой взбучки. Славомир же, разойдясь, теперь не мог успокоиться:

— Я тебе покажу оглоблю! Щит мой помял, из седла вышиб! Я те надолго эту оглоблю припомню, дубина стоеросовая! — приговаривал он, отвешивая пудовые тумаки.