Читать книгу "Державы верные сыны - Владимир Бутенко"

– А где ей быть? Теперь она станет женой Хана-бека, брата моего убитого хозяина.

Ремезов помрачнел.

– Это почему же?

– По наследству. Такой обычай.

– Вот что, Муса… Хочешь, я отдам тебе кубачинский кинжал. Я его в бою добыл. Сведи меня со своей сестрой! Ты же меня знаешь. Я только посмотрю на нее да поговорю.

– Нельзя. Чужой мужчина не должен видеть.

– Я не чужой. Я в ауле месяц прожил… А такого кинжала у вашего Джан-Мамбета нет! Рукоять посеребренная, с орнаментом и клеймом…

Муса мучительно размышлял, крутил головой. Наконец, согласился при условии, что будет за ними наблюдать издали. Честь сестры, пояснил он с излишней запальчивостью, дороже золота. Леонтий еще раз успокоил ногайца. На том и разошлись.

После осады не проходила каменная тяжесть в теле, сами собой подрагивали мускулы рук и ног, клонило в сон. А временами окатывал Леонтия ледяной страх, безотчетная тревога, и он скрепя сердце пересиливал это неприятное наваждение. Недаром многие из казаков, как оказалось, не мукой были припорошены, а поседели по-настоящему. Однако после смертельной опасности жизнь обрела небывалую привлекательность, а мир – неповторимую красоту. И тем радостней было известие, что о нем помнит красавица Мерджан…

Новый хозяин аула Хан-бек почтительно принял русского офицера. Узнав, зачем он пожаловал, тотчас послал за Якубом-знахарем. Тот принес снадобье в глиняном стаканчике, сделанное на гусином жире.

– Тешеккюр![31]– кивнул Леонтий, поглядывая на дверь отова: не мелькнет ли случайно Мерджан. Сновали другие женщины, видимо, жены Хан-бека. Их Ремезов знал плохо и внешне различал с трудом.

Он вышел из походного жилища нового аул-бея, шелестя по траве сапогами, щурясь от вечернего солнца. Кочевья ютились по южному склону, и здесь было теплей и тише, чем в армейском лагере, расположенном на холме. Упоительно пахло влажной землей, зеленью, от юрт – дымом и запахами кушаний. Без конца окружала степь, обласканная теплом и разбуженная таинством круговорота жизни. И с каждой минутой волнение Леонтия росло, он боялся, что несговорчивый брат Мерджан нарушит уговор.

На краю балки, где цвели алычи, он присел на пень карагача. По всему, дерево недавно спилили на хозяйские нужды. На подсохшем срезе четко обозначились годовые кольца. Их было много, и Леонтий подумал, что карагач был старше его. Всё в мире в сравнении как бы теряет свое значение, всё преходяще… Внезапно перед глазами возникли лица крымских конников, с кем рубился. Если бы не убивал он, то убили бы его. Зачем привел крымский хан сюда армию? То, мучительное ощущение, что изведал два дня назад, вернулось на мгновенье, сковало грудь. Ничего нет дороже счастья жить и любить, – это Леонтий теперь понимал с удивительной ясностью.

Однако и он, и неприятельские ратники давали присяги, и каждый из них был принужден выполнять приказы командиров, которые, в свою очередь, подчинялись государям или государыням. А у правителей свои интересы, то ли личные, то ли во благо стран. Леонтий терялся в таких высоких материях. Он с достоинством воспринимал себя сыном урядника, донским казаком, и был убежден, что долг и назначение его состоят в охране родной земли от набегов неприятеля, – а такие страшные дни не раз случались в детстве! – да в служении матушке царице, которое сулит чины, деньги и уважение станичников…

Первым он увидел Мусу, а за ним поодаль шла, держа на плече кувшин Мерджан. Можно было подумать, что она направляется к роднику, откуда бежал ручеек, шумящий по дну балки. К нему аульцами была натоптана тропинка, и ни у кого наверняка не возникло сомнения, для чего покинули кочевье брат и сестра.

Леонтий вышел на тропу. Муса встревоженно оглянулся и сделал знак рукой, чтобы сотник скрылся. А затем ускорил шаги и, подойдя к офицеру, протянул руку. Леонтий, по обычаю, положил свой дорогой кинжал на землю. Парень ловко его подхватил, взглянул и восторженно цокнул языком.

– Иди! – кивнул Леонтий в сторону родника, к растущим возле него диким яблонькам. Ногаец, что-то бормоча, не сводя глаз с кубачинского кинжала, удалился.

Мерджан остановилась и стыдливо опустила свои прекрасные глаза, в затеньи ресниц. Молча сняла с плеча кувшин и поставила на край тропинки. На ней было шерстяное, мешковатое красное платье, а поверху надета черная каракулевая курточка.

– Как я рад видеть тебя! – воскликнул Леонтий, подступая ближе и улыбаясь. – Ты теперь одна?

Девушка смотрела чуть исподлобья, уголки губ ее дрогнули, но в глазах таилась немая печаль.

– Ты понимаешь меня? Мы же говорили с тобой прежде… Я так хотел встретиться!

– Я боялась тогда, что турки и тебя найдут. Они убили мужа… – большие глаза Мерджан подернулись влагой. – Было страшно!

Леонтий едва сдержался, чтобы не обнять девушку, склонившую голову. Помолчав, с грустью проговорил:

– А теперь? Тебя должны передать в жены его брату?

– У Хан-бека четыре жены. Он сказал, что за калым отдаст меня старому дядьке.

– Ты сможешь полюбить старика? – выкрикнул Леонтий, схватив девушку за руку. – Лучше выходи за меня! Взяла ты меня за душу, не знаю как! Я заберу тебя к нам, в Черкасский. Будем жить и радоваться!

Мерджан тревожно выдернула руку и оглянулась. Нежно прозвенели сережки-висюльки с разноцветными камешками.

– Нельзя, нет. Я веры другой.

– У нас, в Черкасском, кого не найдешь! И турчанки, и персиянки, и вашей ногайской сестры немало. Аллах и Христос на небе. А мы на земле. Если гож я тебе, значит, вместе должны находиться!

– Моя бабка была русинкой из Галиции. Поляки привезли ее в Бахчисарай как пленницу. А я привыкла к такой кочевой жизни среди степей… Я не смогу без аула!

– Детишков нарожаешь и забудется! Люба ты мне, Мерджаночка… Дюже люба! – Леонтий снова взял за руку смущенно улыбнувшуюся девушку. – Ну, поскорей сказывай. Пойдешь за меня?

– Я замужней была. Тебя родители осудят… Бросишь меня, а куда мне потом? – со вздохом возразила ногаянка.

Между деревьев, на тропе, показался спешащий к ним Муса. Посерьезнев, гибкая Мерджан легко подняла и установила кувшин на плече. Глядя потеплевшими, взволнованными глазами прошептала:

– Я подумаю… Я завтра на закате приду сюда.

Муса, по всему, не расслышал ее последних слов. Не выпуская кинжала из рук, он что-то сказал по-ногайски и пропустил сестру вперед, будто прикрывая от посторонних.

Перед отбоем Ремезов отозвал ординарца в балочку, признался, что решил Мерджан выкрасть. Тайком от командиров отвезти к родителям, на Дон. Сделать это следует завтрашним вечером или ночью, ибо через день полки уйдут в поход.

– Знатное дельце! – загорелся Иван. – А как будем красть?

Ремезов объяснил, что девушка обещала прийти к зарослям алычи. Перетолковали. И сошлись во мнении, что лучше действовать по ситуации. Одно дело, коли она добровольно согласится, а ежель воспротивится – совсем иное…