Читать книгу "Переоцененные события истории. Книга исторических заблуждений - Людвиг Стомма"

Ведь поражение имело для них воистину ужасные последствия. Кроме ущемления прав, которое вскоре привело в упадок остатки чешского протестантского дворянства, «императорскими патентами, – сообщает Кожон, – секте Чешских братьев и кальвинистам приказано было в восьмидневный срок покинуть Чехию; большинство университетской профессуры во главе с ректором вынуждено было эмигрировать. Ксендзы, главным образом иезуиты, входили в дома, забирали чешские книги и сжигали их. Таким образом, чешская литература, находившаяся как раз в самом расцвете, была уничтожена до такой степени, что в настоящее время обнаруживаются лишь жалкие остатки былого великолепия. А императорский духовник иезуит Ламормен (Вильгельм Жермен Ламормени, ум. 1648. – Л. С.) продолжал призывать к строгости, повторяя, что “суровые меры лишь прибавят людям ума”. Наконец, в 1627 г. император издал новое земельное уложение – Landesordnung, – которое должно было заменить прежнее, введенное Владиславом Ягеллончиком, и закрепить немецкое правление. В результате национальных и религиозных преследований страну покинуло, ища приюта в Саксонии и Польше, 30 000 семей, а значит, как минимум 120 000 человек. Поскольку каждый, говоривший по-чешски, подозревался в ереси, дворянство и мещанство онемечились. Чешский язык сохранился только в деревне, среди крепостных крестьян, где и был обнаружен учеными, взявшими на себя труд возрождения чешского народа в нынешнем столетии [XIX. – Л. С.]». Подобная несколько старосветская высокопарность Тадеуша Кожона лучше всяких современных высказываний передает весь ужас случившейся трагедии. Хотя подчас и сегодняшние историки высказываются твердо и категорично. Например, Антуан Марс («Histoir des Tchè ques et des Slovaques», Paris, 2005) констатирует: «После 1620 г. термин „шляхта Чехии” уже не означает „чешской шляхты”, и эта утрата национальной идентичности будет иметь огромные последствия для культуры». Впрочем, даже лишенная национальной идентичности Чехия «будет лишена своих великих традиций и сведена до уровня второразрядной эксплуатируемой провинции в государстве Габсбургов». Лишенный элиты, языка и традиций, чешский народ оказался ввергнутым в состояние, напоминающее глубокую заморозку, и исчез с европейской арены. Да, это, конечно, результат войны, которая потрясла мир, во всяком случае Восточную Европу. Факт, вроде бы противоречащий названию и посылу этой книги… Однако битва у Белой Горы состоялась осенью 1620 г., а следовательно, в самом начале войны, которая будет продолжаться еще двадцать восемь лет. И все эти красочные и достославные сражения, перечисленные ранее, были еще впереди. В эти годы только рождалось поколение, которое ничего в своей жизни, кроме этой войны, так и не увидело.

Военные действия, предшествующие битве у Белой Горы, имели место, прежде всего, в Верхней и Нижней Австрии и в Моравии, после Белой Горы – в Моравии, Лужицах, Силезии и на венгерских границах. Кроме упорных попыток протестантов овладеть Веной, во всех этих маршах, переходах, контрнаступлениях и прочих маневрах трудно обнаружить какой-нибудь стратегический, а зачастую хоть бы тактический смысл. Единственное, что из всего этого логично и неотвратимо следовало, так это частью намеренное, а преимущественно невольное, но неизбежное, тотальное уничтожение земель, где проходила армия. Средневековье не раз становилось свидетелем грандиозного сосредоточения сил, собранных для сражения. Однако, как правило, обе стороны стремились к одной решающей битве, исход которой имел не только военно-политическое, но отчасти и религиозное значение. Подготовка к таким операциям занимала месяцы, в крайнем случае, недели. Перед Грюнвальдской кампанией: «Восемь дней в Беловежской и других пущах устраивали большие охоты, а засоленное мясо сплавлялось по рекам Нарев и Висла к Плоцку» (Павел Ясеница. «Польша Ягеллонов», Варшава, 1963). Оттуда оно рассылалось по разным формированиям. По сведениям Стефана М. Кучиньского («Большая война с орденом крестоносцев в 1409–1411 годах», Варшава, 1960) «в Волбож, к примеру, прибыли подводы с продовольствием и иными военными припасами, достаточными для ведения боевых действий в течение пары месяцев». Султан Мурад I перед тем, как двинуться к Косову Полю, позаботился о «четырех тысячах возов с соленой рыбой, мясом, сушеными финиками и соленьями в бочках» (sic!). В маневренных войнах, начавшихся в XVII в., такое уже было невозможно. Правда, совсем от обозов, естественным образом тормозящих передвижение армии, полностью не отказались, но сократили их до минимума. Обозы должны были обеспечивать войска самое большее на три-четыре дня. Основную часть продовольствия солдаты реквизировали у местного населения в деревнях и городах, имевших несчастье оказаться в районе военных действий, причем ровно никакого значения не имело, чьи это земли – противника или союзника. История приписывает циничную фразу, что «война кормит солдата» Альбрехту Венцелю Эусебиусу фон Валленштейну. Это о нем сказал Йозеф Яначек («Valdštejnova smrt», Praha, 1970): «История Валленштейна – это не только история личности, но и история культуры его эпохи. Что актуально и в случаях, когда моральный субъективизм Валленштейна достигал абсурдных размеров, поскольку и сам этот субъективизм являлся продуктом своего времени». Яначек прав, ибо, если даже автором сего bon mot и впрямь является этот восхитительный в своей низости, изображенный Баккио дель Бьянко в образе бога Марса и тысячи раз изменявший своему слову безжалостный убийца и грабитель, то это только подтверждает неизбежную логику истории.

Габсбургские, чешские, а позже датские или шведские военные формирования, проходившие по землям нынешней Германии или Чехии, насчитывали от десяти до пятидесяти тысяч солдат, сюда еще надо прибавить немалое число прислуги, поваров, возниц, женщин легкого поведения, священников, ремесленников, ремонтирующих вышедшую из стоя амуницию, торговцев и пр. Запасы, обнаруженные по пути следования в городах и селениях, насчитывающих, как правило, гораздо меньше людей, нежели проходящие войска, понятное дело, никак не могли накормить столь внушительное воинство. Отсюда следовали (иначе и быть не могло) грабежи до последнего колоса и хромой козы. Арнольд Херманн пишет, что, проходя через Лехенбург, «армия съела даже настурции из цветочных горшков на подоконниках, а окаменевшие свадебные пряники десятилетней и более давности считались лакомством». Другими словами, после разъяренного, поскольку их опередили первые ряды, и пожирающего настурцию и заплесневелые пряники арьергарда оставались только нищета, отчаяние и голодная смерть.

Такое положение вещей принципиальнейшим образом должно было влиять на решения штабов. Во-первых, во избежание голода в войсках, а как следствие бунтов и дезертирства, и без того являвшихся настоящим бедствием, военные операции нужно было проводить на территориях еще не затронутых войной, поскольку только там можно было рассчитывать хоть на какое-нибудь снабжение. Ни за что на свете не следовало идти за противником по пятам или возвращаться по собственным следам, поскольку это означало путь по выжженной голодной пустыне. Что определяло не только передвижения войск, но и политику, когда было необходимым двигаться по землям нейтральных правителей или тех, кто готов был оказывать содействие при условии сохранения их владений. Также нельзя было задерживаться на одном месте дольше двух-трех дней, поскольку дольше кормить армия было уже нечем. Питер Ингланд («Годы войн», Гданьск, 2003) приводит сравнение из области ихтиологии: «Войско жило, как акула, которая должна плавать, чтобы дышать, и если она не может плыть дальше, начинает задыхаться». После смерти Густава II Адольфа, понимавшего акулью логику и постоянно гнавшего армию вперед, Аксель Оксенштирн настаивал на пассивной обороне захваченного. Другими словами, акуле следовало остановиться и удовлетвориться тем, что было проглочено ранее. Разве такое возможно? «Ответ, – пишет Ингланд, – был получен практически сразу же. В конце апреля 1633 г. в стоявшей на Дунае армии вспыхнул мятеж […] Обложенное непомерными поборами местное население находилось на грани истощения. Всем стало ясно, что выжить может только одна часть [население или армия. – Л. С.], и произойдет это за счет другой. Иногда солдат удавалось держать в строгом повиновении, однако в результате подобных мер они дохли, как мухи, в отсутствие денег и еды. В некоторых населенных пунктах солдаты ходили полуголыми, роя себе под стенами городов ямы, где пытались выжить. Когда и это не помогало, а вдобавок кончались деньги и запасы продовольствия, солдаты, вопреки всяческим запретам и угрызениям совести [?! – Л. С.], принимались грабить и так уже натерпевшихся жителей окрестных провинций. Резко возросло число краж и разбойных нападений […] Людей связывали веревками и грозились расстрелять, пробивали им гвоздями ступни или дробили пальцы на руках. Других заставляли есть кал вперемешку с мочой – это называлось шведским напитком. Ломали несчастным конечности и заставляли родителей смотреть, как бьют их детей. А все только для того, чтобы несчастные признались, где спрятана еда или ценности». Правда, ценности резко подешевели по сравнению с ростом цен на продукты. Вскоре кусок хлеба нельзя уже было купить даже за золото. Все эти грабежи и разорение не всегда являлись спонтанными. Так, к примеру, к концу октября 1639 г. шведский фельдмаршал, обожаемый подчиненными и начальством (его сын получил княжеский титул), Иоган Банер издал приказ, намереваясь обезопасить свои войска полосой «выжженной земли». Его армия проходила тогда по Чехии, вследствие чего высылаемые разъезды разоряли Силезию, Моравию и Саксонию. «Всюду жгли и грабили, – пишет Ингланд, – а продовольствие, которое солдаты не могли унести с собой, уничтожалось». Вот, в чем ужас войны: с одной стороны, умирающие с голоду и готовые на любое преступление ради еды, а с другой – их собратья по оружию, сжигающие созревшие хлеба на корню. Однако в этом была своя стратегическая логика. “Выжженная земля” становилась непреодолимым препятствием для оголодавшей армии противника. На само предложение вступить на нее солдаты отвечали бунтами и массовым дезертирством. А значит, Банер мог сравнительно спокойно маневрировать на территории Чехии. Свои тылы он от габсбургских войск защитил. Куда большую опасность представляли «дикие шайки», грабившие земли, где он намеревался пройти. Это была действительно серьезная опасность. Дадим еще раз слово Ингланду: «Причиной многих ужасающих происшествий, случившихся в эту войну, стало неумение [а скорее, невозможность, – Л. С.] высшего командования осуществлять контроль над своими подчиненными. Проблема эта на протяжении войны только усугублялась. И дело было не в том, что командиры оказывались не в состоянии справиться с обычными солдатами. В армии хватало настоящих преступников в мундирах, которые не желали подчиняться приказам и зачастую во главе своих войск осуществляли самые что ни на есть разбойничьи набеги. Таких бандитских шаек рыскало по Германии великое множество. Их в очень малой степени интересовало, за что, собственно, они воюют. К планам своего командования они относились весьма пренебрежительно, а главной их целью было раздобыть съестное».