Читать книгу "Охота полуночника - Ричард Зимлер"

Пуская клубы дыма папа сказал:

— Я должен сесть на корабль, который идет до Золотого побережья, а затем, минуя Анголу, пристает к мысу Доброй Надежды.

Он ткнул меня в бок, рассказывая о цели путешествия.

— Англичане захватили этот мыс. Вскоре тысячи людей будут возделывать там плодородные земли.

— Но ведь у нас семь акров земли в верховьях реки. Ты сам мне говорил.

— Да, сынок, это правда. Но на этом мысе наделы размером с Порту за бесценок распродаются английским правительством. Только представь себе, Джон: через несколько лет у меня будет достаточно денег, и я смогу приобрести сотню акров земель. Даже двести, сынок. Здесь, в Португалии, мне никогда не хватит на это средств.

— Ты хочешь сказать… что мы тоже уедем в Африку? — спросил я.

— Да, но не сразу, сынок. Через несколько лет, если я найду там подходящее место. Потому я сейчас уезжаю один. Ты понимаешь?

Я сказал, что понимаю, но чувствовал смущение.

— Все будет хорошо. А сейчас иди спать, маленький добрый келпи, — сказал отец, чмокнув меня в щеку.

— Но я хочу есть! — воскликнул я. — У меня в животе пусто!

— В четыре утра? — удивилась мама.

— Я бы съел что-нибудь сладкое. Я весь изранен изнутри.

Папа засмеялся, потом покачал головой и сказал с ярко выраженным шотландским акцентом:

— Моя дорогая Мэй, ты не можешь спорить с парнем, которому нужно подкрепиться овсяной кашей.

Мама приготовила мне рабанаду. Она смотрела, как я жадно поглощаю лакомство, а папа стучит вилкой по моей тарелке и накалывает на нее кусочки, которые я разрешал ему стащить.

Мама была так счастлива, что сыграла нам первую прелюдию из «Хорошо темперированного клавира» Баха; эта часть всегда доставляла мне наслаждение. Потом они разрешили мне лечь с ними, и я уснул, прижавшись к папе. Он держал меня за руку под одеялом, а мне очень хотелось попросить его остаться с нами и больше никогда не уезжать.

Два дня спустя, в девятом часу утра, папа простился с нами на пристани. Он был одет в походную синюю саржевую накидку. Заметно волнуясь, он поцеловал меня и маму. После того как он взял меня на руки и покрутил в воздухе, он снял шляпу и попросил нас не волноваться. Затем он взошел на борт английского судна с высокой мачтой, которое отправлялось в Лиссабон, а затем в Африку.

Я бы с удовольствием заявил, что последние слова папы перед отъездом были адресованы только мне, но, я прекрасно помню, что он обращался к нам обоим:

— Не сердитесь на меня. Я делаю это для нашего блага. И я всю жизнь мечтал об этом.

Примерно два с половиной месяца, до конца августа, мы с мамой оставались одни.

Я был бы рад сказать, что нам было хорошо вместе, но из-за алхимического процесса, знакомого только тем, кто находится в разлуке с любимыми людьми, все, что могло быть золотом, мы превращали в самую простую медь.

Не могу сказать, что я помышлял о самоубийстве, так же, как не могу объяснить, зачем я взобрался на крышу нашего дома. Помню лишь, что через несколько дней после папиного отъезда меня вновь стала мучить бессонница и сильный жар. Рядом со мной появился Даниэль в длинной маске с оленьими рогами и сказал мне, что только после моей смерти он сможет попасть на небеса к Богу.

У меня не было причин не верить ему.

Начинался рассвет. Я поднялся в сторожевую вышку, через слуховое окно выбрался на крышу, подошел к краю, закрыл глаза и прыгнул. Но вопреки ожиданиям я оказался не на небесах вместе со своим другом, а на холодных камнях мостовой. Ко мне подбежал бородатый мужчина, которого я раньше никогда не видел, и уставился на меня.

Меня обнаружил близорукий продавец овощей; убедившись, что я еще дышу, он колотил в дверь нашего дома, пока мама не проснулась. Увидев, что я лежу без движения, с закрытыми глазами, она решила, что Бог навсегда забрал ее единственного ребенка.

Меня осмотрел Сильва, наш местный врач. Он обнаружил у меня перелом правой ноги ниже колена, кровоподтек на левом бедре и рваные раны на лбу и руках. Мне наложили швы и смазали раны мазью, мама объяснила врачу, сеньоре Беатрис и всем другим любопытным людям, что я вообразил, будто умею летать.

Мама строго-настрого запретила мне говорить о Даниэле. Следующие несколько дней, пока я поправлялся, мама дежурила в моей комнате. Часто она так сильно волновалась из-за меня, что даже не могла играть на фортепиано.

Неизвестно, сколько времени продолжался бы этот кошмар, если бы мама однажды не обнаружила, что половина чайной ложки приятно пахнущей жидкости из пузырька с надписью «опиум» успокаивает меня и на целый день избавляет от видений. Я так и не узнал, кто посоветовал ей использовать опиум.

Благодаря ему я больше не видел Даниэля, но ценой тому стала моя апатия, слабость во всем теле и неутолимая жажда.

Следующие недели я провел в полузабытьи, с каждым часом становясь все слабее. Я мог говорить только шепотом, и единственным моим желанием было оставаться в постели в своей комнате, с наглухо закрытыми ставнями. Мне казалось, что мое сердце превращается в кусок мягкой черной шерсти.

Через месяц трудного выздоровления моя нога срослась, и я уже мог наступать на нее и немного ходить, покачиваясь в своем одурманенном состоянии, но я не спешил отбрасывать костыли. Позже, вспоминая то время, мама однажды сказала, что с каждым днем я приближался к вратам смерти. Но она боялась отказаться от опиума. Одна, пребывая в постоянной тревоге, она сама страдала от бессонницы и уже не могла трезво мыслить.

Не осознавая, насколько серьезным было мое положение, я думал, что мама преувеличивала опасность. Но когда я заговорил об этом с Луной Оливейра, она сказала, что была тоже уверена в том, что я вскоре последую за Даниэлем. По ее словам, утрата Даниэля и Виолетты разбила мое юное сердце.

В то время как шла борьба за мою жизнь, папа прислал нам письмо, где он сообщал о своем скором возвращении. Он был уже в Лиссабоне и собирался остаться там на три дня, чтобы решить некоторые дела с Дуэрской винодельческой компанией, побрить бороду и избавиться от морского запаха.

Но письмо шло два дня, поэтому на следующий день, двадцать девятого апреля по полудню папа должен был приехать в Порту.

Мы с мамой боялись встревожить его нашим жалким видом, поэтому около одиннадцати утра в день папиного приезда она дала мне больше обычной дозы опиума. Совершенно не сознавая свои действия, я в последние минуты взбежал на лестницу, уколол себе булавкой палец и размазал кровь по бледным щекам, чтобы выглядеть здоровым.

Корабль запаздывал, и только около часа дня мы увидели, как он причаливает к Дуэро. Якорь был брошен, и мама поднялась на цыпочки, выискивая папу в толпе. Когда он появился на палубе, мама сжала мою руку так сильно, что я сморщился от боли.