Читать книгу "Через сто лет - Эдуард Веркин"

– Роняли типа? Как Сиракузовы?

– Болван. – Костромина собрала волосы в жгут, выжала. – Никто ни на кого балкона не ронял, все цивилизованно происходило. Кавалер проходил под балконом дамы и забрасывал на него шляпу. Если дама планировала ответить на ухаживания кавалера, она шляпу оставляла, если нет, выкидывала обратно, предварительно в нее презрительно плюнув. Во-вторых, на балконе красавица дожидалась своего принца, а он… – Костромина постучала по контрабасу. – Он, соответственно, ей серенады пропевал. Вон, погляди, балкон не просто пришпилен, а образует собой как бы нишу. В этой нише звуки концентрируются, так что даже негромкий шепот слышно. Балкон выступал как резонатор чувств, разве не ясно?

– Яснее не бывает, – ответил я.

– В-третьих, если суженого убивали на войне или на дуэли, или если он от тифа умирал, ну, или там волки съели, безутешная девица бросалась с балкона в пучину.

На всякий случай я еще раз оглядел улицу. Подходящих пучин поблизости не наблюдалось, я хотел на этот факт указать, но Костромина продолжала архитектурную лекцию:

– Крыльцо для организации чувств было не менее важно. И тут тоже все понятно любому. Вот вспомни строки: «И сдохнуть, как собака, перед крыльцом любимой…»

– В каком смысле? – не понял я.

– В самом непосредственном, – безапелляционно ответила Костромина. – Когда влюбленный юноша получал от своей избранницы решительный отказ с плевком в шляпе, он приходил к крыльцу ее дома и пронзал кинжалом сердце прямо на ступенях, под балконом любимой. Для этого даже специальные широкие ступени делали, чтобы юноши в канаву не сразу скатывались, а еще некоторое время лежали, демонстрируя всем свою любовь до гроба. Для гроба, кстати, были специальные скамьи предусмотрены. Но это уже в парке, тут парка нет.

Я оглядел дом. Скамеек не видно, а ступени были вполне себе узкие, да и крутые. Я с сомнением покачал головой, пронзенное тело тут ни разу не удержится, скатится вниз, к дренажным канавкам.

– Не беспокойся, Поленов, тебе себя пронзать не придется, – сказала Костромина. – Это же только люди… А ты пронзай себя, не пронзай…

– Да не, если надо, то я, конечно, готов, просто ступени тут… – я кивнул. – Если пронзиться, то вряд ли получится прилично упасть…

– Повторяю: тебе не придется никуда падать, – оборвала Костромина. – Да даже если ты пронзишься копьем, все равно ничего путного не получится. И вообще, мы не о том говорим, ты, как всегда, меня в сторону от мыслей увел…

Костромина потерла лоб, осторожно, незаметно почти, проверила парик, продолжила рассказ:

– Крыльцо – важная штука в жизни. А вон еще посмотри, решетка для плюща.

Я поглядел. Решетка действительно имелась, возле стены, поднималась до второго этажа, правда, пока без плюща.

– Чрезвычайно важная деталь, – сообщила Костромина. – Решетка-то. По ней юноши взлетали к подругам на крылах любви. Впрочем, тебе не придется этого делать, ты и так запрыгнешь. Таким образом, этот дом – самый подходящий. Не сомневаюсь, что Света выберет его. Можешь начинать.

– Что начинать? – как всегда, не понял я.

– Серенаду. Уже забыл?

Костромина постучала по контрабасу.

– Нет. Я… Просто… Что под дождем-то торчать? Иди домой. У тебя там ведь Кузя.

Не хотел петь при ней. Наверняка ведь смеяться станет.

Но Костромина сказала, что хочет проконтролировать меня до конца, у нее нет никакой уверенности в том, что я немедленно не сбегу, не проявлю малодушие и не буду вести себя как дурак. А насчет Кузи я могу не беспокоиться, им вместе с правами выдали автокормушку. Конечно, она не забыла оставить Кузе провиант, а если бы случилось невероятное и она бы покормить собаку забыла, то автокормилка выдала бы животному причитающийся ему провиант ровно по времени.

Я пожал плечами, снял с головы футляр, достал контрабас. Контрабас еще сильнее пах мышами, мне этот запах показался каким-то домашним и спокойным. Даже дождь перестал мешать, мне неожиданно захотелось оказаться вот в таком белом мраморном домике с крыльцом и балконом, пусть дождь по крыше, пусть гроза… А я бы огонь развел, дрова бы ароматные кинул в камин, кофе сварил, сидел бы перед огнем. И пусть бы море еще плескалось, такие волны, чтобы от самых сильных вздрагивали стекла. И дымом бы пахло, сапоги возле огня сушились…

Что-то меня к морю тянет. Странно. Никогда и близко не был, а тянет. Может, голос предков? Прапрадедушка был капитаном, ходил вокруг мира на белом корабле с парусами…

Шаги. Со стороны Кирпичного переулка. Кто-то поднимался на Соленый холм со стороны города. Тяжело поднимался. Явно с грузом.

– Так… – недовольно протянула Костромина. – Этого нам только не хватало… Ты погляди, Поленов, до чего эти идиоты додумались своим бесполезным мозгом!

Я поглядел. По Кирпичному переулку поднимался вупер. С чем-то тяжелым и круглым за спиной. Я не разглядел, что, а Кострома сразу же увидела, а может, угадала.

– Это Беловоблов, – сказала она. – Так-так-так…

Прикусила губу.

Я пригляделся и обнаружил, что это действительно Беловоблов. С барабаном на сросшейся шее. С барабаном за сутулой спиной. Еще с какой-то явно музыкальной техникой по бокам. Беловоблов тоже нас заметил, но приближаться не перестал.

– Мерзавец, – сказала Костромина. – Я так и знала. Поленов, скажи ему, что он негодяй. Иди-иди, только барабаны не сломай, они нам могут пригодиться.

Я испытал к.б. сильный прилив ярости и двинулся к сопернику. Мы встретились в центре улицы, под дождем, под пасмурным небом, на самой верхушке города, недалеко от крыльца и балкона, и я сказал:

– Беловоблов, я тебе всю морду побью.

Беловоблов думал секунд тридцать, потом ответил:

– Я тебе сам всю морду побью.

После этого мы стояли и пялились друг на друга, наверное, несколько минут.

Я не знал, что делать дальше. По всем правилам надо было вот сейчас начать бить друг друга по лицу, пинать ногами и бросать через бедро, но я раньше никогда не дрался, и опыта в этой области у меня не имелось. Да у нас вообще никто не дерется – смысла нет. Зачем? Нанести серьезные повреждения невозможно, а биться до смерти… то есть до конца. Даже мы боимся пустоты.

К.б.

Так вот и стояли. А Костромина с иронической улыбкой наблюдала за нашей дуэлью со стороны.

– Послушай, Беловоблов, уходи, а? – попросил я через некоторое время.

– Сам уходи, – ответил мне Беловоблов.

– Я сюда первый пришел, – попробовал возразить я.

– А у меня барабаны, – возразил в ответ Беловоблов.

Что дальше делать, я не знал. Поэтому оглянулся на Кострому. Она подзывала меня знаками. Я вернулся к ней и к контрабасу.

– Что надо тут этой обезьяне?