Читать книгу "Что видела собака. Про первопроходцев, гениев второго плана, поздние таланты, а также другие истории - Малкольм Гладуэлл"

Однако под влиянием стресса иногда активизируется эксплицитная система. Тогда-то и происходит заклинивание. Яна Новотна оступилась на Уимблдоне именно потому, что начала задумываться о своих ударах, утратив естественность и легкость. Она два раза ошиблась на своих подачах и высоких ударах, требующих максимальной силы и синхронности. Казалось, на корте другой человек, играющий с замедленной осторожной осмотрительностью новичка. В каком-то смысле она действительно снова стала новичком, т. е. начала полагаться на систему научения, которую не использовала для подач, ударов с лета и верхних ударов справа с самого детства, когда впервые взяла в руки ракетку. То же самое произошло с Чаком Кноблаухом, игроком второй базы команды «Нью-Йорк Янкиз», у которого без всяких видимых причин возникли затруднения с бросками на первую базу. Стресс из-за игры перед 40000 болельщиков, собравшихся на стадионе «Янки», вынудил Кноблауха перейти на эксплицитный режим и бросать мяч, как новичок из малой лиги.

Моя рука моментально рванулась к регулятору подруги, словно я хотела выдернуть его у нее изо рта. Физиологическая реакция — я даже не успела толком ничего сообразить. Я наблюдала за тем, как моя рука творит что-то безответственное, и боролась сама с собой: не делай этого! Я начала продумывать возможные варианты действий, но ничего не приходило на ум. Вспоминалось только одно правило: если не можешь позаботиться о себе сам, пусть о тебе позаботится товарищ. Я отпустила руку и просто стояла на одном месте».

Это классический пример паники. В тот момент Морфыо перестала думать. Она забыла о наличии второго источника кислорода, совершенно исправного, который она вынула изо рта всего минуту назад. Она забыла о том, что у подруги также имелся исправный дополнительный баллон, которым они легко могли пользоваться сообща, и что вырывание регулятора у подруги подвергло бы опасности их обеих. Ею руководил самый главный инстинкт: вдохнуть воздух. Стресс стирает краткосрочную память. Люди, обладающие богатым опытом, не впадают в панику, поскольку даже при подавлении краткосрочной памяти им есть на что опереться. А чем мог руководствоваться новичок вроде Морфью? «Я начала продумывать возможные варианты действий, но ничего не приходило на ум».

Следствием паники является феномен, который психологи называют сужением восприятия. В начале 1970-х годов проводилось одно исследование. Группе испытуемых было предложено пройти тест на остроту зрения в погруженной на 18 метров в барокамере. При этом их попросили нажимать на кнопку каждый раз, когда периферийным зрением они будут замечать вспышку света. По сравнению с контрольной группой у испытуемых, находившихся в барокамере, наблюдалась более высокая частота пульса, что свидетельствовало об их стрессовом состоянии. Стресс не повлиял на остроту зрения, но периферийный свет они различали в два раза хуже» чем контрольная группа. «В состоянии стресса люди склонны сосредотачиваться только на чем-то одном, — говорит Морфью. — Был один известный случай, когда у самолета выключились посадочные огни, и пилоты понятия не имели, выдвинуты шасси или нет. Они так сосредоточились на посадочных огнях, что не заметили, как вышел из строя автопилот. В результате самолет разбился». Морфыо потянулась к регулятору подруги, потому что это был единственный источник воздуха, который она видела.

В таком разрезе паника представляется противоположностью заклинивания. Заклинивание сопряжено с тем, что вы слишком много думаете. Паника сопряжена с тем, что вы перестаете думать. Заклинивание — это утрата инстинкта. Паника — возвращение к инстинкту. Они кажутся одним и тем же, но находятся на разных полюсах.

3

Какое значение имеет это разграничение? В некоторых случаях почти никакого. Если вы проигрываете решающий теннисный матч, не все ли равно, запаниковали вы или вас заклинило — вы все равно проиграли. Однако в определенных случаях это может служить ключом к пониманию случившегося.

Говоря техническим языком, ошибка Кеннеди состояла в том, что он не сумел выровнять самолет. Это очень важный момент, потому что, когда у самолета появляется крен, он начинает поворачиваться в сторону крена. Подъемная сила крыльев больше не направлена вверх, и самолет начинает снижаться. Если пилот не отреагирует на это, во многих случаях креп будет плавно увеличиваться и скорость снижения будет расти. Пилоты называют это смертельной спиралью. Но почему Кеннеди не вышел из нее? Потому что в условиях сильного стресса и плохой видимости выравнивание самолета — даже если ты знаешь, что вошел в смертельную спираль, — чрезвычайно трудная задача. Кеннеди не справился со стрессом.

Если бы он летел днем или при ярком свете луны, все бы обошлось. Пилот без труда может определить положение машины по ровной линии горизонта, простирающейся перед ним. Но в темноте горизонт не видно. Нет внешнего ориентира для определения степени крена самолета. На земле даже в темноте мы точно знаем, находимся ли в вертикальном положении, благодаря вестибулярному аппарату во внутреннем ухе. При снижении по спирали воздействие центростремительной силы на внутреннее ухо пилота приводит к тому, что он ощущает себя в идеально вертикальном положении, даже если самолет не летит горизонтально. Аналогично, когда вы сидите в авиалайнере, который после взлета накреняется на 30 градусов, книга, лежащая на коленях соседа, не соскальзывает на ваши колени, а карандаш на полу не скатывается к «нижней» части самолета. Физика полета такова, что во время поворота самолета человек, сидящий в кабине, ощущает себя в идеально вертикальном положении.

Это нелегко понять, и чтобы во всем разобраться, я решил отправиться в полет вместе с Уильямом Лангевишем, автором потрясающей книги «В небесах» (Inside the Sky). Мы встретились в аэропорту Сан-Хосе, в ангаре, где миллиардеры из Кремниевой долины держат свои частные самолеты. Лангевиш — суровый загорелый мужчина сорока с небольшим лет. Он красив той красотой, которой, по идее, и должны отличаться пилоты (по крайней мере после фильма «Парни что надо»). Мы взлетели в сумерках и взяли курс на залив Монтерей; огни побережья остались позади, ночь стерла горизонт. Лангевиш мягко накренил самолет влево. Убрал руку с рычага управления. В темном небе ничего не было видно, и я сосредоточился на приборах. Нос самолета нырнул вниз. Согласно показаниям гироскопа, мы совершили креп сначала на 15, потом на 30, потом на 45 градусов. «Мы делаем пикирование по спирали», — спокойно заметил Лангевиш. Скорость неуклонно возрастала, со 180 до 190 и потом до 200 узлов. Стрелка альтиметра опускалась. Самолет камнем падал вниз со скоростью 900 метров в минуту. По мере увеличения скорости я слышал едва различимое усиление гула двигателя и шум встречного потока воздуха. Но если бы мы с Лангевишем разговаривали, я бы не расслышал и этого. Если бы кабина не была герметичной, у меня, возможно, заложило бы уши, в особенности когда мы вошли в крутое пикирование. Но что помимо этого? Совсем ничего. Во время спирального пикирования сила тяжести остается нормальной. Как выразился Лангевиш, самолету нравится спиральное пикирование. С момента начала пикирования прошло не более шести-семи секунд. Внезапно Лангевиш выровнял крылья и потянул на себя рычаг управления, чтобы поднять нос самолета и выйти из пике. Только теперь я в полной мере ощутил силу перегрузки, вдавливающей меня в кресло. «При крене не ощущаешь перегрузки, — пояснил Лангевиш. — Как раз это сбивает новичков с толку».