Читать книгу "Жена пРезидента - Ева Ланска"

– Пусть подержит на коленях, – предложила Саша.

– Чтобы яйца всмятку? – засмеялся муж. – Кстати, мы из клуба свалили, у Давида сейчас сидим. Ты когда будешь?

– Не знаю. Как пробки. Скоро.

– Давай…

Его внимание и звонок были настолько непривычными, что она заволновалась – к чему бы это? Неужели он позвонил только затем, чтобы удовлетворить интерес Давида, сколько еще ему греть для нее привет? Она и молочный братец Александра давно недолюбливали друг друга.

Давид откровенно льстил мужу, выслуживался, всеми способами стараясь завоевать доверие и перетянуть одеяло его внимания на себя. Он жаждал единолично властвовать в их общем нежном мужском пространстве и, словно ревнивый пес, не впускал туда больше никого, с язвительным лаем бросаясь на всех, кто пытался приблизиться к хозяину. Сахарная косточка должна была доставаться только ему. Он открыто ненавидел Сашу за то, что она быстро разглядела его халдейскую сущность и отнимала у него часть внимания молочного брата.

В успехе последнего Саша уже сама не была уверена, но Давид продолжал скалить на нее зубы и рычать из своей всегда загорелой отъевшейся будки с черными вьющимися кудрями…

Давид жил на Пресне, недалеко от «Империи» в чопорном сталинском доме. В подъезде в стеклянном «стакане» сидела далекая от нанотехнологий бабка-консьержка, подрабатывающая внукам на киндер-сюрпризы.

На Сашино «добрый вечер» она приветливо потрясла головой с помидором во рту. Кусок красной помидоровой плоти торчал из тонких фиолетовых губ. На тарелке ждали своей очереди вареное яйцо, сосиска и ломоть серого хлеба.

Набор продуктов демонстрировал бабкино презрение к научному мнению о вреде бессистемных ночных перекусов, и даже стекло кабинки не могло это презрение скрыть. Саша вдохнула запах свежего хлеба, вареного яйца и распаренной сосиски и почувствовала, что ужасно проголодалась.

За дверью квартиры на четвертом этаже она услышала заливистое тявканье Анджелины Джоли, любимой собачки Давида трудно выговариваемой породы, и голос ее не менее породистого хозяина:

– Опять к нам идут! Анджелина, девочка моя, успокойся. Сейчас посмотрим, кто там!

Несколько звонких щелчков, и Саша увидела Давида с Анджелиной на руках. На нее смотрели две пары черных блестящих глазок. Пара глаз Давида смотрела разочарованно, а собачья – напротив, заинтересованно. Однако во всех четырех читалась некоторая надменность.

Сходство собаки и хозяина на этом не заканчивалось. Розовый живот Анджелины был в цвет Давидовой рубашки, а ее черный носик под бежевой челочкой подходил к его обтягивающим черным брюкам и бежевым домашним туфлям. Трезвой, правда, из этих двоих была только сука. Она потянулась носом к Саше и, окончательно идентифицировав гостью, тявкнула последний раз радостно.

– А, это ты… Привет, – с деланным равнодушием буркнул Давид и ушел в обнимку с Анджелиной в глубь квартиры.

Можно было сказать, что квартира по праву принадлежит «этой суке». Анджелина была здесь полновластной хозяйкой. На стенах висели ее портреты, сделанные в самой разной технике, и фотографии из серии «Я со звездой». Звездой была Анджелина. Она профессионально скалила свои мелкие желтые клычки со всех сторон, по-модному причесанная, или с бантиком, или смотревшая из-под челки прямо в объектив глазками-вишенками.

На фото возле зеркала в прихожей на ней был обруч с диадемой и милое розовое платьице. Большие волосатые уши и торчащие из-под платьица четыре лапы несколько портили образ гламурной звезды. Изображений любимой собаки Давида было так много, что Саша удивилась, не обнаружив на себе треугольных ушей и черного кожаного носа, когда взглянула в зеркало.

Она выглядела уставшей. Сухие губы слегка потрескались, она попыталась на ходу обнаружить помаду в казавшейся необъятной сумке.

Из гостиной доносились негромкая музыка и мужской голос, из-за музыки и шума неузнаваемый. Она прислушалась.

– …они на другом склоне были, мы бы все равно не успели. А он пошел с этой своей новой девчушкой, ей семнадцать лет. Говорил, она профи, типа с детства занималась, спортсменка, все дела.

– И чего? – спросил другой мужской голос.

– Да хреново, чего… Дал ей страховку, она не удержала. Он слетел, ноги сломал. Обе, прикинь! Здесь и здесь.

– На себе не показывай!

– Это еще повезло, можно сказать…

– Да, жалко чувака.

Сашина рука остановила помаду посередине нижней губы, не удержавшейся от злорадной улыбки. «Ага, жалко чувака! Жалко, только ноги сломал. В следующий раз шею сломает, пусть еще помоложе девочек возьмет…» – подумала она и тут же испугалась. Она что, уже такая старая, если несчастье с любителем девчушек вызывает у нее такую реакцию?

Она внимательнее посмотрела на себя в зеркало. Усталость, умело замаскированная косметикой… Больше ничего возраст не выдает. У нее красивые глаза и хорошая кожа. Или она просто привыкла к своему лицу и не замечает признаков старения? Вот этой морщинки под глазом, кажется, не было раньше. И волосы за год незаметно утратили свой блеск.

Она подумала, что давно не слышала ничего хорошего от мужа в свой адрес. Слова, конечно, не главное. Но так хочется их слышать от любимого. Хочется даже тогда, когда уже почти не осталось никаких отношений… Она и раньше не задавала ему дурацких вопросов: я красивая? Я хорошо выгляжу? Я тебе нравлюсь? Или еще хуже – ты меня любишь? А теперь, когда они все больше отдаляются друг от друга, в этом и вовсе не было никакого смысла.

Ей нравилось стоять у зеркала в чужой прихожей, чувствуя, что совсем рядом, за тонкой стенкой, увешанной собачьими портретами, возможно, куча народу, но ее никто не видит, ее словно нет. Было в этом какое-то знакомое детское ощущение. И ей хотелось его продлить…

Разговор в гостиной перешел на другую тему. Говорили об «Империи».

– Горо умеет удивить. Это круче Jet Set’а и «Шамбалы».

– Да ну, такую б фантазию да в мирных целях. Кидается из крайности в крайность. От киберпанка в Jet Set’е до тухлого востока в «Шамбале».

– А «Дягилев»?

– Там тоже был перебор с театральной патетикой.

– Не знаю, мне девочки в «Шамбале» нравились! – воткнулся в спор третий голос, точно принадлежащий Давиду.

У него была очень узнаваемая манера смягчать букву «р». Не картавить, а именно смягчать, словно после нее стоял мягкий знак. Получилось не «нравились», а «нрявились».

– Куклы везде одинаковые. Их вон «незалэжная» вагонами поставляет.

– Не скажи, «прёсто» ты не умеешь их готовить, – не согласился Давид.

Раздался недружный и нетрезвый мужской смех.

– А что это за люди на лонжах под потолком? Цирк уехал – клоуны остались. А гриб светящийся в качестве лампы, апофигей креатива? Джинса от производителей галлюциногенов, что ли?