Читать книгу "Безумный поклонник Бодлера - Мария Спасская"

– Почему ты не спрашиваешь, кто на этот раз?

– Какая разница?

– Не скажи. Разница есть. Мы едем к Лучано. А это значит, что не испанец устроил вокруг меня кровавую вакханалию. И я бы многое дала, чтобы узнать, кто планомерно уничтожает мою семью.

* * *

Бодлер лукавил. Роман, о котором он говорил Каролине, так и не был написан, навсегда оставшись на стадии путаных замыслов и сбивчивого плана. Единственное законченное произведение в прозе, которое он написал, был роман «Фанфарло», созданный в ранней юности. Остальные свои произведения по большей части Шарль только обсуждал с друзьями в уютных кабачках.

– Вообразите себе ночь, пустырь и старого пьяницу, ожидающего свидания со своей благочестивой женушкой, – сидя за дружеским столом, заставленным бутылками с вином, вещал Шарль. – Пьянчужка бросил жену, предпочтя ей проститутку, но, осознав свою ошибку, решил помириться. Жена к тому времени успела завести себе любовника – хорошего работящего парня. И вот она приходит на встречу и категорически отказывается возобновлять отношения. «Ага! – думает пьяница, злясь и распаляясь. – Должно быть, ей не разрешает ее любовник». Он бросается на женушку, душит ее, и вдруг убийцу охватывает небывалая нежность и страстное желание ее изнасиловать.

– Ну нет! – негодующе воскликнула подруга Рувьера, присутствовавшая при разговоре. – Этого никак не может быть! Слишком жестоко!

– О мадам, – певуче ответствовал Шарль, – с каждым на его месте случилось бы то же самое. А те, кто не таков, – просто чудаки.

Таким образом, обещанный матушке роман так и оставался в стадии набросков. Да и до романа ли было Бодлеру, когда рядом неотступно находилась Жанна – источник радостей телесных и вдохновительница полета душевного? Они ругаются, дерутся, сплетаются в экстазе, и поэт без устали посвящает своей строптивой подруге дерзкие и грубые стихи, идеальные по форме и порочные по содержанию. Стихи копятся в ящике его стола, дожидаясь своего часа, пока он наконец не решится издать их отдельной книгой. Перед изданием стихов Шарль планировал поместить несколько творений в сборник, который готовили к выпуску его приятели Ле Вавассер и Прарон, но затем передумал. Он, как поэт, должен заявить о себе во весь голос и сам, лично, получить в свой адрес хвалу или критику читателей. Он не имеет права затеряться в хоре голосов незначительных стихотворцев, для которых поэзия не внутренняя потребность, как для него, а всего лишь приятное развлечение. Шарль наконец-то нашел свой стиль и понял, чего хочет. Не природу предместий и тоску по родному краю он станет воспевать, а мерзость и низменность этой жизни. Ему открыта красота отвратительного. Так что же плохого в том, чтобы подарить ее другим?

Как-то у себя в «Пимодане» Шарль прочитал стихотворение «Дешевка Манон», шокировавшее слушателей великолепной грубостью слов в блестящей оправе филигранных рифм. Стихи искрились и переливались точнейшим описанием самых пикантных деталей отношений между мужчиной и женщиной. Начинались они живописанием вонючей рубашки гулящей девки, и далее следовало стихотворное повествование в том же духе. И если сперва друзья и хотели похвастаться перед Шарлем своими последними творениями, то теперь сидели, спрятав глубоко внутри сладкие стишки с ангельскими крылышками, с трудом приходя в себя после свалившегося на них откровения. Так не писал никто и никогда. Шарль Бодлер поразил их до глубины души своей смелостью. «Нормандские школяры» изумленно переглядывались, оглушенные и придавленные мощью таланта товарища. Сердца их переполняло несомненное восхищение столь тонко развращенным поэтом. И уж, конечно, никчемные их вирши не выдерживали никакого сравнения с этим шедевром и в одном сборнике смотрелись бы крайне нелепо.

Стоит заметить, что великолепные рифмы не рождались сами собой. Шарль работал над стихами самозабвенно и старательно, без конца улучшая и переделывая, возвращаясь к ним снова и снова, чтобы заменить одно слово или переставить запятую. Он не творил ничего нового, дорабатывая уже созданное. Приятелей смущала подобная дотошность, они писали стихи легко, точно лепили из глины. И так же легко выносили слепленные наспех поделки на суд публики, не заботясь, что завтра стишки их перемелются в пыль. Бодлер же ваял из мраморной глыбы на века, намереваясь силой слова и мерзостью содержания потрясти не одно поколение потомков. Правда, голос отца, некогда звучавший в его голове, больше не сулил ему всемирную славу. Как-то, заглянув по привычке в антикварную лавку к Аронделю, хотя денег на роскошные безделушки давно уже не было, Шарль вдруг заметил знакомое полотно. Несомненно, он видел эту картину раньше в мастерской их старого дома. Да это же та самая «Венера»! Она явно принадлежала кисти отца.

– Господин Арондель, сколько вы хотите за это полотно? – заволновался Шарль, указывая на картину.

Вопрос был совершенно бессмысленный. Бодлер все равно не смог бы ее купить. Разве что обменять на какую-нибудь ненужную безделушку?

– Для вас, господин Бодлер, я готов отдать эту вещь за триста франков, – прервал размышления Шарля владелец магазина.

– А можете принять в обмен на картину тот браслет, который я покупал у вас для своей подруги?

– Само собой! – Старик пытливо вгляделся в лицо поэта. – Несите, я с радостью возьму украшение назад.

Шарль кинулся к выходу из салона, в считаные секунды преодолел вестибюль гостиницы, стремглав взбежал по лестнице и с облегчением увидел Жанну. Она спала, по своему обыкновению, возлегая в кресле и раскинув в стороны длинные тонкие ноги. На свешивающейся до пола темнокожей руке поблескивали стальные маки. Шарль ринулся к любовнице и только прикоснулся к браслету, как образы, обрамленные в рифмы, хлынули к нему в мозг. Рука сама потянулась к перу, но голос в голове воскликнул:

– Быстрее, Шарль! Не мешкай! Верни браслет!

– Папа? – с недоумением прошептал Шарль. – Но я уже не хочу… Я должен писать.

Бывший аббат, упокоившийся без святого причастия, с тех пор больше не проронил в его голове ни слова, но Шарль этого не заметил. Мыслями он был далеко. От браслета исходил леденящий холод, а Медуза смотрела на юношу очень выразительно и строго, и Шарль осторожно опустил руку так и не проснувшейся Жанны и тут же сел за стол, чтобы записать закружившие его строки.

Время шло, и средств на жизнь катастрофически не хватало. Шарль пытался пристроить свои статьи в один из парижских еженедельников, но руководство редакции не собиралось платить штраф в пятьсот франков и не хотело три месяца сидеть в тюрьме, ведь оскорбленные герои заметок Бодлера обязательно бы подали на газету в суд. Но Шарль не особо переживал. Журналистика – это сиюминутное, его же удел – вечность. Недостающие деньги Шарль пытался добыть у матери. Каролину он видел лишь урывками, не желая приходить сам и не смея приглашать ее к себе из-за Жанны. Они встречались в залах Лувра, подолгу гуляли по аллеям Булонского леса, смеялись, разговаривали. Вдыхая аромат ее духов, он вновь становился маленьким мальчиком, переполненным сыновней любовью. Но по возвращении в номер «Пимодана» власть утонченной дамы с Вандомской площади таяла, как дым, уступая место пьянящим чарам грубой уличной девки. Стоило Жанне качнуть бедрами, выпятить грудь и звякнуть браслетом с маками, как Шарль тут же терял рассудок, готовый на все, лишь бы обладать этой чертовкой. Перед ним уже была не вульгарная потаскушка из затрапезного театра, подвизавшаяся на вторых ролях, а Жрица Зла, Колдунья, шагнувшая в его объятья с инквизиторского костра, оскалившаяся в предсмертном крике и почерневшая от сажи адского пламени. Та самая черная Венера, культу которой он неустанно поклонялся. Предпочитая благовоспитанному обществу родителей компанию Жанны, он чувствовал себя изгоем и в унижении черпал вдохновение для своих сатанинских стихов. Так, будучи свободным и гордым Дон Жуаном в аду, он в то же время ощущал себя марионеткой дьявола, малюткой, родившимся от неравного союза юной матери и престарелого отца. Шарль, безусловно, отождествлял себя с Сатаной, ибо он тоже провинившийся ребенок, который трепещет при одной только мысли о наказании могущественного родителя. Вино способствовало полету души и раскрывало глубины подсознания, в которые то и дело заглядывал Бодлер. Разрушая себя, он высвобождал новую сущность, гораздо более яркую и самобытную, чем сковывавшая его оболочка. Наконец-то он становился свободен. Свободен от условностей, от ханжеской морали и от самого себя, слабого и беспомощного в глазах семьи. Но в то же время католическое воспитание брало верх. Впитанные с молоком матери церковные догмы преобладали над высвободившейся творческой сущностью. Шарля терзали угрызения совести, и чувство вины не давало ему спокойно жить, изводя и мучая. Он сам был жертва, и сам себе был палач. На душевные муки молодого поэта с интересом взирал владелец антикварного магазинчика господин Арондель, к которому Бодлер продолжал захаживать по старой привычке.