Читать книгу "Генеральская мафия – от Кутузова до Жукова - Юрий Мухин"

Далее. Ермолов перечислил всех членов совета, и те, кого он перечислил, действительно были членами совета и «первенствующими нашими генералами». Совещались люди, несущие ответственность за вверенные им войска, а именно: командующий главной армией (Кутузов) и начальник штаба главной армии (Беннигсен), командующий 1-й армией (Барклай де Толли) и начальник штаба 1-й армии (Ермолов) и командующие корпусами — Дохтуров, Остерман-Толстой, Коновницын, Раевский, Уваров. Молча присутствовал работник штаба главной армии (подчиненный Беннигсена), дежурный генерал-полковник Кайсаров, как человек, который должен был лично написать текст приказа Кутузова по итогам совета. Но, подчеркну, мнения Кайсарова не спрашивали! Не той он должности — не отвечает за войска. Именно поэтому Ермолов о Кайсарове и не упоминает.

И Ермолов никак не упоминает о полковнике Толе, поскольку полковник Толь, любимец Кутузова, на тот момент был всего лишь генерал-квартирмейстером штаба 1-й армии. «Изначально в обязанности генерал-квартирмейстера входило изучение местности, организация расположения и передвижения войск и госпиталей, подготовка карт, возведение укреплений, обеспечением тыловой инфраструктуры. Позднее к ним прибавились обязанности по руководству разведкой, строительству мостов, ведению детальных записей о сражениях». Толь был подчинённым Ермолова и по смыслу своей должности никакого слова на совете иметь не мог — он ничем не командовал. (На тех же основаниях, что и Толь, можно записать в совещавшиеся и денщиков, подававших чай.) Поэтому присутствовал Толь на совете как технический работник или нет — это вопрос, но участвовать в совете он не мог, будь он самым «первенствующим Полковником». Тем более что полковник Кайсаров был старше его по должности, тоже сидел в избе в Филях, но в совете участия не принимал.

О версии Журнала военных действий можно сказать точно, что её автор на совете вообще не присутствовал и сделал эту запись, скорее всего, уже в Тарутине, если не позже.

Почему?

1. Автор не знает, кто был на совете: он не упомянул присутствовавших на совете Раевского и Уварова, но, как видите, почему-то членом совета у него стал полковник Толь. Между тем сам Раевский вспоминал о своём мнении на совете: «Я сказал, что… более всего нужно сберечь войска… и что мое мнение: оставить Москву без сражения, что я говорю как солдат». Если бы автор записи в Журнале присутствовал на совете, то забыть Раевского и Уварова он не мог. Они для автора безразличны: были они или не были, но для смысла записи их присутствие или отсутствие не имеет значения. И если автор не записал Раевского и Уварова, то, значит, на совете автора не было, и он не видел тех, кто там действительно был.

2. Автор либо не представляет, кто и о чем говорил на совете, либо умышленно искажает мнение присутствовавших. Скажем, из Барклая де Толли автор сознательно сделал идиота, предлагающего загнать армию на восток за более чем 400 км от Москвы, — в Нижний Новгород. А Ермолову приписаны совершенно бессмысленный квартирмейстерский вопрос: «Известны ли нам дороги, по которым колонны должны двинуться на неприятеля?» — как будто Наполеон не шёл к Москве, а находился где-то в Индии.

Остерману приписано намерение атаковать Наполеона, но князь Волконский записал в дневник за 1 сентября 1812 г.: «Ввечеру приехал я в армию на Фили, узнал, что князь Кутузов приглашал некоторых генералов на совещание, что делать, ибо на Поклонной горе драться нельзя, а неприятель послал в обход на Москву. Барклай предложил первый, чтобы отступить всей армии по Рязанской дороге через Москву. Остерман неожиданно был того же мнения противу Беннигсена и многих». Об этом же мнении Остермана сообщает и Ермолов.

3. Автором записи в Журнале в члены совета введён полковник Толь, что было бы оскорбительно для остальных генералов.

4. Полковнику Толю автором придан статус полководца настолько высокой должности, что он выступает перед Кутузовым после всех остальных генералов.

5. Автором приписывается Толю решение перекрыть Калужские дороги, между тем оператор (квартирмейстер) штаба, поручик Липранди, в свой дневник за 4 сентября 1812 г. записал (выделено мною. — Ю.М.):

«…Разговор шёл о настоящем нашем положении. Бологовской виделся с Коновницыным и говорил, что он полагает движение армии в полночь. Толки были различны: одни говорили, что мы отойдём только до Бронницы и что когда Наполеон перейдет Москву-реку у Боровского перевоза, то ударим на него со всеми силами, чтобы прижать к реке. Другие — что будем идти до Рязани, но никто решительно ничего положительного не сказал.

В 4 часа обер-квартирмейстеры были потребованы. Когда мы собрались, то по обыкновению каждый начал писать с диктовки диспозицию: диктовал полковник Хоментовский, но едва он продиктовал: «в 11 часов вечера сего дня армия выступает левым флангом…» — вошел полковник Толь, спросил диспозицию, посмотрел, сколько продиктовано, взял из рук капитана Брозина перо и, сделав какую-то поправку; отдал диспозицию полковнику Хоментовскому, который и продолжал: «на Бронницу, отправив за три часа квартиргеров для принятия позиции, которым и собраться при резервной артиллерии. Тяжести…» — с этим словом вошел генерал Коновницын, приказал остановить дальнейшую диктовку. За ним вошел Толь и взял из рук Хоментовского диспозицию, приказал ему отобрать от нас те, которые мы уже начали писать, а нам, не разъезжаясь, велел ожидать. Мы вышли все из сарая и легли за оным, обратив глаза на Москву, которая с каждой минутой представляла более и более живописную картину, ибо начинались сумерки и огонь с заревом более и более изображался на небосклоне. Через час нас вновь позвали, и Хоментовский начал: «В час ночи пополуночи 5 сентября 6-й и 5-й корпуса выступают левым флангом вверх по правому берегу Пахры через Жеребятово в Домодово. Колонна эта состоит под начальством генерала от инфантерии Дохтурова», далее говорилось о других корпусах, долженствовавших следовать по тому же направлению. Мне и Брозину с квартиргерами наших корпусов приказано было идти в голове, не отделяясь вперёд. Приказывалось за час до выступления отправить с обоих корпусов 400 рабочих, с нужным числом фронтовых офицеров и двумя дивизионными квартирмистрами для исправления мостов и дороги, где это потребуется, упомянув, что отряд графа Орлова-Денисова будет прикрывать правый фланг, следуя параллельно армии по левому берегу р. Пахры. В продолжении диктовки этой длинной диспозиции Толь несколько раз, а Коновницын один раз входили в сарай, где мы писали, и беспрерывно что-то исправляли в диспозиции. Коновницын казался спокойным, но Толь бесновался и дерзко относился к Хоментовскому».

Итак, мало того, что Толь не предлагал перекрыть дороги на Калугу и даже не думал об этом. Толь, который после оставления Москвы стал генерал-квартирмейстером главной армии, оказывается, уговорил Кутузова отступать на Рязань и уже подписал у Кутузова соответствующий приказ, отдав его для копирования квартирмейстерам. И главное, полковника Толя взбесило то, что Кутузов изменил своё мнение и принял решение перекрыть дороги на Калугу. Уж очень ему хотелось в Рязань.

Следует отметить, что высокопарных слов Кутузова о спасении армии: «…с потерянием Москвы не потеряна еще Россия и что первою обязанностию поставляет он сберечь армию», Ермолов как-то не услышал или не запомнил. И, надо думать, потому, что эти слова о сбережении звучали бы странно. Ведь под командованием Кутузова были далеко не все войска России. На юге была 3-я армия Тормасова, впоследствии соединенная с Дунайской армией Чичагова под его командованием, на севере — корпус в 40 тысяч под командой Витгенштейна, в тылу вторые батальоны 1-й и 2-й Западных армий обучали рекрутов для пополнения. Ермолов вспомнил только, что «всем одинакового мнения служило руководством предложение военного министра, без всякого со стороны их объяснения причин, и конечно, не могло быть места более основательному рассуждению. Разделяя его вполне, князь Кутузов приказал сделать диспозицию к отступлению. С приличным достоинством и важностию, выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение». И это воспоминание выглядит логично.