Читать книгу "Лица - Джоанна Кингсли"

— Никакого бала. Даже не пришлось ни разу потанцевать, — ответила Женя. — Всю дорогу за мной присматривали, как будто я какая-нибудь ценность, которую могут стащить. Представляешь?

— Шутишь? — Лекс сделала последнюю глубокую затяжку. — Если не понимаешь, посмотри на себя, — и она юркнула в туалет затушить окурок, пока не появилась сестра.

— Так, так, — произнесла медичка, подозрительно принюхиваясь. — По крайней мере мне не долго осталось возиться с вами, озорницами. Одну из вас завтра выписывают.

— Кого? — спросила Лекс.

— Ее, — сестра указала на Женю.

— Тогда мы уйдем вместе, — заявила Лекс тоном, не терпящим возражений.

В следующий уик-энд в Аш-Виллмотт ненадолго приехал Бернард. Женя вежливо поблагодарила его за розы, которые он прислал ей в лазарет.

— Рад, что они тебе понравились, — Бернард принял благодарность за свою заботливость — не забыл вовремя дать поручение секретарю.

Они поехали в Риджент Парк Инн, старинный отель Новой Англии, где подавали вечерний чай. Посетители провожали их глазами, когда они появились в ресторане. Женя понимала, что Бернард — человек яркий и выдающийся и гордилась тем, что ее видят с ним.

Из окна у столика виднелась живая листва — самое красивое, что Женя встретила в Америке. Осень здесь, точно лето, полыхала красками: от желтой до пурпурной и темно-бордовой. Не кривя душой, она сказала, что в школе ей нравится, и решила поделиться, как познакомилась с Лекс. Но услышав ее имя, Бернард скривил губы. Да, Вандергриффы влиятельны, признал он, но с некоторыми из них у него случались неприятности.

— Не хочу, чтобы ты с ними дружила, — заявил он. Женя уже собиралась запротестовать, но он тут же добавил: — У меня для тебя кое-что есть, — под серебром волос его глаза казались чистыми, как быстрый поток. — Ты давно этого ждала. Письмо от брата.

Голова у Жени закружилась, будто вновь вернулась лихорадка. Бернард достал конверт.

— Два месяца шло до Нью-Йорка. Читай.

Ленинград

17 августа 1958 г.

Дорогая сестричка!

Мы постоянно о тебе думаем, хотя и не получили ответа на наши письма. Надеюсь, это хороший знак. Уверен, у тебя уже много друзей, может быть, есть даже мальчик и ты довольна.

Я много занимаюсь и смею надеяться на место в университете в ближайшем будущем. У нас с Катей все в порядке. Только допоздна не даю ей спать — не гашу свет и скриплю пером. Как я тебе прежде писал, наше жилище причудливо, как кукольный домик.

Ну да ничего, мы все здоровы, а Катины пирожки по-прежнему восхитительны. О наших родственниках здесь ничего не слышно, хотя не приходится сомневаться, что и они здоровы и сыты — на апельсинах и других вкусных вещах.

Подарок ко дню рождения, который я посылал тебе давным-давно, у меня. Так что просто знай, что я о тебе думаю.

И я знаю, что ты помнишь обо мне. Поэтому не трать времени на письма. Ты навсегда останешься в моем сердце, а я надеюсь остаться в твоем.

Твой любящий брат

Дмитрий.

Женя закончила чтение с сухими глазами, не испытывая никаких чувств.

— Не от него, — решительно заявила она по-русски.

— Боюсь, девочка, что именно от него.

Она затрясла головой.

— Он никогда так не говорил. Писал кто-то еще. И он никогда не называл меня дорогой сестричкой — Женей, Женечкой, даже красавицей — родительским прозвищем, но никогда сестрой.

— Письму требовалось пройти цензуру. Оно представляет определенную опасность, и брат хотел, чтобы ты это поняла. Разве ты не видишь, что оно написано как бы кодом.

Женя покачала головой. Ее руки задрожали и она отодвинула чашку.

— Назвав тебя «дорогой сестричкой» вместо того, чтобы обратиться по имени или употребить привычное прозвище, брат хотел дать тебе знать, что письмо могут читать и другие, кто должен убедиться в том, что здесь все открыто и ничто не скрывается.

А теперь посмотрим на письмо повнимательнее. «О наших родственниках ничего не слышно». Это означает, что они в ссылке или тюрьме. Упомянув «апельсины», он, наверное, намекает на Сибирь. Может быть, Дмитрий точно и не знает, что твои отец, мать, а вероятно, и оба в Сибири, но он так предполагает. По моим сведениям, твой отец находится не более, чем в тысяче миль от Ленинграда.

— А почему вы не узнали, куда его услали? — Женя широко открытыми глазами смотрела на Бернарда.

— Я пытался, — резко ответил он. — Твоя мать, не исключено, и в Сибири, а может быть, и нет. В основном мы старались выяснить судьбу отца.

Женя снова просмотрела письмо Дмитрия. Почерк был знакомым. Если оно являлось кодом, как утверждал американец, то что означало «жилище, причудливое, как кукольный домик»?

— Готов спорить, что они живут очень тесно. Наверное даже без канализации. Дмитрий на студенческую стипендию, а домработница на пенсию за мужа. И не странно ли, что они живут вместе?

— А какой у него адрес?

— Я не знаю, Женя. Но он просил тебя не писать. Подарок ко дню рождения, каким бы он ни был, вернулся обратно. И ни одно из других его писем не попало к тебе.

— Но почему мне ему не писать? — это ведь ее брат, ее семья.

— Потому что, Женя, — Бернард говорил очень раздельно, — потому что он просит тебя об этом. Если ты не послушаешься, его поступление в университет может оказаться под угрозой; не забывай, что его родители осуждены за преступление против общества, а сестру могут принять за перебежчика.

— Меня? — но ей не требовалось ответа. Она никуда не сбежала, как и ее родители не совершали преступлений. Но это не имело никакого значения. Женя свернула письмо и положила в сумочку. Брат снова оказался для нее недоступен, а его письмо подтверждало, что ее прошлое умерло.

Она закрыла сумочку и посмотрела на Бернарда. Какое будущее он уготовил ей? Глаза американца скользнули по ней. Вот так бы он глядел на нее, будь она портретом или фотографией.

Только с Лекс, подумала она, только со своей новой подругой я ощущаю себя живой, только она принимает меня такой, какова я есть.

— Пожалуйста, — попросила Женя. — Я хочу сейчас же вернуться в школу.

7

Лекс сумела махнуться комнатами с Франки Рокфеллер, та ухватилась за возможность перебраться в корпус для старших. Для внешнего мира слова Вандергриффы и Рокфеллеры были почти синонимами. Но хотя Лекс и Франки смутно понимали, что их меряют одними и теми же мерками и поэтому они должны вести себя как члены одного клуба, до дня обмена они едва ли сказали друг другу больше, чем «здравствуй».

Администрация, уставшая от бесплодных попыток провести грань различия между двумя наиболее известными семьями в Америке, две недели не замечала подмены, а когда наконец обнаружила, приняла лишь символические меры. Лекс обосновалась в комнате напротив Жениной, и девочки стали вовсе неразлучными.