Читать книгу "Актриса - Салли Боумен"

Три слова были тщательно перечеркнуты, потом шло еще несколько строчек:

На фото еще я и Касси, наша экономка, она иногда и готовит. Катарина обожает ее пироги. Она появилась у нас прошлым летом, в июне, как только мы переехали в этот дом. По-моему, мы неплохо с ней ладим.

С бесконечной признательностью и почтением…

Письмо заканчивалось подписью. Поразмыслив, Мадлен решила добавить: Все хорошо.

Эдуард несколько раз вчитывался в эти два слова; долго рассматривал фотографию. Снова вложил в конверт и письмо и карточку, снова отправил их в ящик стола — к старому письму, которое Мадлен послала в тот же день, что и это, только год назад. Он строго наказал писать единожды в год, и она повиновалась беспрекословно.

Он совершенно не собирался превращать Мадлен в осведомительницу; по мнению Эдуарда, это было бы попросту бесчестно, а значит, и недопустимо. И, с трудом преодолев неловкость, он вынужден был объяснить это Мадлен. Чтобы ни слова об остальных членах семьи, ни ползвука о том, чем они заняты, что их тревожит, о чем говорят. Он требовал от Мадлен одного: хорошо ухаживать за его дочерью, чтобы она была счастлива и здорова. «И только раз в год, в день ее рождения, я хотел бы получать ее фотографию, небольшую», — рискнул попросить он. Мадлен кивнула; коротенькие записочки, которые говорили ему так много и ничего не говорили, — это ее идея, писать он не просил. Но у него не хватало духу запретить их.

Беседуя с Мадлен, он был краток: только перечень просьб, он всегда бывал немногословен, когда не хотел выдать своих переживаний. Но мысли его мучительно крутились только вокруг того, что он знал и что жаждал узнать. Счастлива ли Катарина? А ее мама — счастлива? Чем занимается? Как проходят ее дни? О чем она думает? О чем говорит? Что чувствует? Любит ли своего мужа? А Катарина? Любит ли она Льюиса Синклера? И как она его называет? Папой?

Да, да, эти вопросы все еще мучили его, эти и тысячи других, и он — о гордыня! — он презирал себя за ревнивое свое любопытство и никому в нем не признавался. Он же сам сделал выбор и теперь изо всех сил старался не сойти с курса.

Все хорошо, он понимал, добрая Мадлен хотела его успокоить. Ну а если бы вместо слова «хорошо» было написано «нехорошо»? Ну да, все плохо, мучительно, ненадежно, девочка страдает… И что тогда? Эдуард устало уронил голову на руки. А ничего. По привычной своей осмотрительности он, конечно же, не мог не предвидеть всякие варианты. И поэтому проконсультировался с юристом, изложив ему предварительно некоторые детали — естественно, не называя имен. Юрист осторожно на него посмотрел, видимо, сочувствуя. Сложив ладони в замочек, сказал:

— Изложенные вами, господин барон, обстоятельства имеют в своде законов вполне четкое толкование. — Помолчав, он уточнил: — Существует термин «предполагаемый отец». В случае, описываемом вами, предполагаемый отец не имеет прав. Равно как и претензий, — мягко добавил он.

— Никаких?

— Никаких, господин барон.

…Эдуард встал. Заперев ящик стола, опустил ключ в карман. Прочь от этого стола, от этого дома… Выведя из гаража одну из своих машин, черный «Астон-Мартин», он целый час на хорошей скорости колесил по парижским улицам. Темнело, он несся в темноту, слушая Бетховена, фортепьянные пьесы «Семь багателей» в исполнении Шнабеля, запись 1938 года. Он очень любил эту запись и часто ставил дома. Музыка, поначалу печальная и нежная, потом становится все более мощной и грозной, пьяняще-радостной, взрывается бурей звуков.

Вернувшись домой, он велел своему слуге Джорджу принести бутылку арманьяка. И вот бутылка принесена, Джордж ушел; Эдуард достал сценарий и снова в него погрузился.

К сценарию фильма, на сей раз именуемого «Эллис», были приложены отзывы литературных и прочих консультантов, подвизавшихся теперь в «Сфере»: кто-то хвалил, кто-то ругал. Эдуард отодвинул их в сторонку и занялся исключительно сценарием. Он был длинный, рассчитанный явно не на традиционные полтора часа; Эдуард читал его два часа, внимательно, делая на полях пометки.

Начало: Эллис Айленд, 1912 год, действие раскручивается вокруг трех семейств — ирландского, немецкого и мадьярских евреев. Показано, как они постепенно превращаются в американцев. Становление нации, так сказать. Надо полагать, непременно лягнут за сходство с Гриффитсом[17], подумал Эдуард, то-то удивится наш гений Ангелини.

В основном речь ведется у него о молодом поколении, а особое внимание уделено молодой немочке Лизе, она сирота, и в самом начале фильма ей только четырнадцать лет. Роль написана, безусловно, для Элен. Вот она и принесет ей — Эдуард предчувствовал — приз Киноакадемии.

Дочитав последний абзац, он долго сидел, не размыкая переплетенных пальцев. Что ж, он знал режиссерские возможности Ангелини. Сценарий задел его за живое: вещь, конечно же, не бездарная.

Ну не даст он денег на съемку «Сфере», тут как тут отыщутся другие компании, жаждущие заполучить Ангелини. Его авторитет растет. Да еще такая приманка, как Элен Харт, — это же гарантия хороших кассовых сборов. Неважно, в какой студии, фильм все равно появится, разве что с большими проволочками, чем в их «Сфере».

Он медлил. Ведь одним росчерком пера на смете фильма он, возможно, вычеркнет Элен из своей жизни. В этом «Эллис» она просто будет обречена на успех; но помешать уже не в его силах. Вот где таилась гибель его надеждам — в этой тоненькой папочке…

Помедлив еще немного, он снял с авторучки колпачок и вывел платиновым пером свою подпись.

— Луиза, душенька! Я понимаю, что ты имеешь в виду! Но ведь это невозможно, поверь…

Они уже обошли весь дом и снова вернулись в гостиную с видом на море. Луиза сидела, внимательно слушая (такое случалось нечасто), а Жислен, простирая для пущей убедительности к ней руки, пыталась доказать ей, что дом нужно переделать целиком.

— Слов нет, эти легкие, намеченные тобой поправочки очень остроумны. Но взгляни на то, что ты хочешь оставить! Какое все громоздкое, неуклюжее! Нет, нам придется начать с нуля. Менять так менять: от и до…

— Ты считаешь? Тебе виднее, Жислен… Реакция Луизы на уговоры была довольно вялой.

Жислен настороженно на нее посмотрела. Неужели ей уже прискучила затея с переменой? Вдруг передумает, не захочет возиться? С нее станется, тревожно подумала Жислен. У Луизы же семь пятниц на неделе.

Жислен еще раз прошлась взглядом по стенам. Вилла роскошная, что и говорить. Отлично расположена: почти на вершине холма и немного в стороне от самого Сен-Тропеза, в двенадцати километрах. Комнаты светлые, просторные, чудная терраса, да еще сорок гектаров земли, гуляй — не хочу, никто не помешает… Ну а интерьер… Ее бы воля, она бы все оставила как есть. Хотя Жислен не слишком жаловала автора этой добротной скукоты, рафинированного английского педика, она видела и немалые плюсы. У англичанина точный глаз: он прекрасно чувствует цвет и свободно владеет формой. Превосходные ковры, портьеры — только в них вколочено целое состояние…