Читать книгу "Любиево - Михал Витковский"

— Ну ничегошеньки, пан Михал. А эти мужчины всегда вместе, ухоженные, у одного крашеные прядки, у второго крашеные прядки.

Я проворчал что-то, мол, прядки — это деревня, потому как в сон клонит, солнышко ласково греет, волны блестят, глаза слепят. Лежу, прижавшись одной щекой к одеялу, чувствую через него разные там веточки, шишечки… А себя чувствую отяжелевшим, сытым… Хочу спать на солнце, среди всеобщего гомозения в природе и далекого шума, а потом окунусь и снова спать. Между тем Пенсионерка № 1 показывает мне, какой она себе прекрасный оранжевый зонт от ветра с надписью «Коластина» надыбала, его в «Россмэне» дали как бесплатное приложение к солнцезащитным кремам. Один глаз у меня открылся, ничего зонтик, клевый… Который час? Только три.

— Но к воскресенью должно распогодиться, завтра будет вёдро.

Какой-то отдаленный гул, как будто моторной лодки или катера, смотрю, катер, но что смешно, эти познанцы напялили на себя облегающие костюмы и пытаются заниматься серфингом, вот только море спокойное, словно озеро… я закрываю глаз. Мне хочется курить, но неохота лезть в сумку, где между прочим и часы, надо быть поаккуратнее, чтобы песку не насыпать…

…

— Обещали ненастье, похолодание на понедельник, сообщали в новостях, что по всей Польше циклон пройдет, но до воскресенья…

…

— Дорогая моя, этот Роберт все ей приносил с оптового склада, все, я поехала на дачу, к своим помидорам, возвращаюсь в Лодзь, а квартира…

…

— Это Куницкая пела, а не Яроцкая, а «Беату с Альбатроса» пел Лясковский, точно помню…

…

— Ну допустим, сделала она маммографию, и что из этого…

…

— Я какая-то пристукнутая, не знаю, может, давление, два кофе я уже выпила…

…

— Тетки по нему с ума сходили, а эта даже дала свои золотые зубы вырвать…

…

— Была я у нее дома, а какая у падлы квартира, а картинки-то какие, две полоски пересекаются, и дорогущие… как она там говорила? «Современное искусство», более интеллектуальное…

…

— Не знаю. Недолго, чтобы только подрумянились…

…

— У вас, дорогая, отличные плавки…

— За доллары.

…

— А я ей: слушай, ты, девка необученная!

…

Сколько же всего прошло перед закрытыми глазами, а в конце пролетел самолет и оставил после себя в небе заткнутую ватой щель.

Интимная стрижка

…

— По вертикали: «атака», первая «эн», девять букв, получается «нападение», подходит…

Постепенно просыпаюсь, хочу повернуться на другой бок, больно. Больно, сгорел, весь бок, тут и тут, даже под рукой. Горит. Пенсионерки тут же откладывают кроссворды и предлагают помазать меня, но даже самое легкое прикосновение болезненно, больно. Дерет и горит. Встаю, один ухожу в тень, на дюны, в лесок этот Булонский, что ли, а голова — кругом, черные лоскутья перед глазами летают. Маечку со своим изображением на спину себе набросил и иду. Везде, куда ни глянь, шевелятся кусты, вопреки установкам познаньской группы (узнаю нескольких), и все гладко выбриты, уж мне один из них, Збышек (правда, тетка он или нет, неизвестно), сказал: займись собой, побрейся, не ходи как деревенщина.

Так что по возвращении на квартиру, к Глухой Бабе, у которой я снимаю в непосредственной близости от Любиева, запираюсь на защелку, уж больно любопытная попалась: только я за порог, как она все мои вещи шмонает, в кремы лапы свои сует, дневник читает, ну и все обо мне знает. Отказался я от ее услуг: хотела мне компресс из простокваши на сожженную спину сделать, ушла. Создал соответствующую атмосферу, музыку включил, свет приглушил, снял трусы, беру ножницы, расческу и начинаю обстригать, потому что подумал: сперва лучше обкорнать и только потом пенкой и сбрить. Но сколько ж этих волос, черных, колечками, причем на всей подушке, потому что я на тахте разворошенной сидел, прислонясь к соломенному коврику с открытками. Дую я на них, все летит во все стороны, а если слишком коротко состригу в том месте, где ляжки сходятся, колется ужасно, колется. Так колется, будто все это чужое, не мое. В смысле, гениталии. И больше это не хуй у меня, а какой-то член, всего лишь половой орган, не яйца, а яички. Голые, колючие, точно гриб бесстыжий, кособокий, висят и сами себе удивляются. А я думаю: поступлю иначе, буду оригинальным и сделаю себе какую-нибудь асимметричную стрижку. Сам когда-то видел в Германии вывеску: Intim Friseur, там мелировали, сережки вкалывали, под панка, красили в зеленый цвет, закрепляли сахаром… Но всматриваюсь попристальней, лампу даже со столика, под которой умные книжки читаю, подношу — и что же я вижу! Белые и черные какие-то катышки, маленькие, почти что порошок, на лонных волосах моих, в моем лоне! В лоне вовсе не Матери, не Родины, а в моем собственном, загоревшем. Вот те на! Не дай боже, вошки! Вошки у меня завелись, надо все срезать, выбрить, депилировать! Сжечь трусы или не жечь? Погоди, погоди, где они, а, вон — в угол брошены. Выстирать? Утонут эти суки или они водоплавающие? А брюки? А волосы на голове? Как бы не перелезли! Рукой-то я трогал? Теперь понятно, почему все эти гады так выбриты! Смотрю — везде полно этих волос состриженных, отныне проклятых! И начинается невроз навязчивой идеи. Везде вижу волосы и вшей, все, к чему не прикоснусь, кажется зараженным. Я взял, выбросил в мусорный мешок всю постель, все шмотки и в чистом, прямо из чемодана вынутом в город понесся новое покупать, но темно уже, ночь на дворе. Только лотки вдоль променада стоят и дешевкой для дешевок торгуют. Белые джинсы с серебряными нашивками и розовой надписью LOVE на ягодицах. Подделки D & G, подделки всего. Как будто весь мир оставил все вещи в своем доме, в своем городе, а здешние — точно у Платона — лишь тени тех вещей. Что скажут Тетки-Элегантки, когда меня в этом лейблядстве завтра увидят? Вот только трусов нигде нет. На то, что под низом, плейбоям плевать, этого не видно. Ничего, завтра в городе куплю. В аптеку, что ли, за дрянью какой сходить. Ну пойду, а дальше? Что аптекарше сказать? Здесь, в этих Мендзыздроях, всегда очереди, потому что только три аптеки, люди за антибиотиками стоят, а я со своим:

— Есть у вас что-нибудь от мандавошек?

…

Сразу за дверями моей комнаты есть общая гостиная с телевизором, где собираются другие постояльцы Глухой Бабы. Лежу я голый, убаюкиваемый их разговором:

— Сегодня «Позвони по 07» будет после новостей, с капитаном Боревичем, я смотрю…

— А вы знаете, что этот Боревич теперь…

…

— …воруют, воруют, все к себе тащат… В норки свои…

…

О выходных пособиях для бывших шефов «Орлена»,[48]мол, высокие, два с половиной миллиона злотых — по телевизионному салону пробегает шумок. Солидарные шепотки, взгляды и вздохи. Потом о педофилии. Высказывается Лex Валенса. Все против ксендза. Одна из отдыхающих: