Читать книгу "Дочь - Джессика Дюрлахер"

Густая копна седых кудрей окаймляла маленькую лысину. Когда-то давно я видел его фото; там он был довольно толст, и кудри были черными. Со временем он похудел и превратился в красивого, элегантного старика, которого можно было принять скорее за адвоката, чем за директора киностудии.

Мне стало интересно, как Зайденвеберу удалось выстоять в Голливуде, — таким мягким и воспитанным он казался. Когда мы входили в ресторан, я обратил внимание на его одежду— шелковые носки и дорогие мокасины, белая рубашка и твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях.

Можно было позавидовать естественной небрежности, с которой он носил эти вещи, и его отличному вкусу. Мне это понравилось, хотя сам я к одежде безразличен — в отличие от отца, который предпочитал одежду высокого качества, дорогую обувь (он всегда покупал ее на распродажах) и хорошие кожаные куртки.

Когда мы наконец уселись и Сэм заметил, что ни Сабина, ни я не в состоянии участвовать в общем разговоре, его было уже не остановить. Он спросил, сильно ли изменился Амстердам — город, в котором он вырос.

— Сабина вернула мне Амстердам, — сказал он. — Благодаря ей я могу простить этот город за то, что там сделали с моей семьей.

Я слушал с возрастающим вниманием. Почему Сабина? Что она сделала?

— Разве ваша семья не могла эмигрировать? — спросила Нора осторожно.

Сэм насмешливо покрутил головой:

— Нет. Не в Америку. В Польшу — пожалуйста, только такую поездку я назвал бы скорее нежеланным путешествием, чем эмиграцией.

Меня поразил его сарказм: он явно справлялся с собой хуже, чем пытался показать.

Нора покраснела, ужас отразился на ее лице; потом она кивнула, прикрыв глаза, чтобы показать, что поняла. Наверное, вспомнила о своих новеньких еврейских корнях.

Неожиданно меня рассердило ее поведение.

Почему всякий старается показать, что знает об этом большом горе? Лучше бы признавались честно, что ничего не знают и ничего не понимают. Люди, пережившие Катастрофу, стараются об этом не думать. Не зря душа вырабатывает эндорфины: они помогают подавить боль и отвращение. А что за чувства могут быть у людей, знающих о Катастрофе лишь по рассказам?

Я посмотрел на Сабину: когда-то, давно, она была помешана на истории своей семьи. Теперь она невозмутимо смотрела на Сэма и Нору. Мы взглянули друг на друга.

Но я уже не знал, о чем она думает.

На мгновение за столом стало тихо, но Сэм тут же избавил нас от неловкости, возникшей по его вине.

— Не будем об этом больше говорить, — сказал он.

Все заказали Tafelspitz[20]и Weisswurst[21]. Как ни мешало мне присутствие Сабины, я сразу почувствовал себя с Сэмом легко. Как будто он стал частью моей семьи.

19

Пока мы ели, я обдумывал фразу, с которой начну свой рассказ, но так и не произнес ее. Я не решался погружаться в воспоминания в одиночку, мне хотелось разделить их с Сабиной.

А она молча слушала Сэма и избегала моего взгляда. Не похоже было, чтобы она горела желанием поговорить. Может быть, не хотела знать, как она обидела меня? Я чувствовал жуткую беспомощность оттого, что не мог проникнуть в ее мысли, которые раньше ей не удавалось от меня скрыть. В ту пору она раскрывалась передо мною до конца. И я тоже — до такой степени, что переставал понимать, кто я такой.

Мне показалось, что глаза Сабины стали еще темнее, чем прежде.

Длинные ноги, небольшая, округлая попка и изумительный живот. Она немного похудела, но оставалась все такой же переменчивой. И движения ее рук остались прежними, умилявшими и успокаивавшими меня. Может быть, красота Сабины и не была роковой, но зато удивительно гармоничной, и, даже когда она некрасиво злилась, я находил ее неотразимой. Она совсем не изменилась, осталась такой, как была: вот она, Сабина, сидит напротив.

В ее глазах искал я ее, но она не отзывалась.

Я не позволю ей обмануть себя. Ничему нельзя доверять.

За время обеда я несколько раз возвращался к этим мыслям, а потом снова включался в разговор и слушал Сэма, который в красочных подробностях описывал свою успешную карьеру; его рассказ развлекал меня.

20

Когда мы неожиданно увидели друг друга после пятнадцати лет разлуки, я был настолько переполнен разными мыслями и чувствами, что даже не задумывался об отношениях, которые могли связывать Сэма и Сабину. Она вела себя, словно его рассказы не были для нее новостью; но слушала их терпеливо, как преданная дочь или, может быть, жена. Мне стало смешно. Подруга? Брала у него интервью? Фотографировала? Чем вообще она занималась все эти годы?

Сэм продолжал повествование о героических эпизодах своей биографии. Актер Джек Л. уговорил его однажды вместе посетить бордель. Джек считал, что мужскую дружбу скрепляет только shtooping[22]в хорошей компании. Так что Сэму пришлось изображать «группу поддержки» и, пока Джек развлекался, сидеть в кресле в ногах его постели. Лицезреть мерные движения голой задницы Джека было скучно и довольно противно, так что он развернул газету и погрузился в чтение…

Нора закатилась от смеха, Сабина улыбалась, я тоже.

Такого сорта рассказов Сабина, как я понял, раньше не слыхала.

— Ты все время фотографировала? — спросил я вдруг.

Сабина посмотрела на меня испуганно. Так же нервно, как раньше.

— Нет, — сказала она. — Нет.

Она сразу поняла, что я имел в виду под словами «все время» — правильнее было бы сказать: «с тех самых пор», — и смущенно посмотрела на меня, как бы защищаясь.

— Я работаю для кино. Даже сама снималась, но не очень успешно. Работала как продюсер, помогала делать фильмы. И познакомилась с Сэмом. — Она перевела дыхание. — Я всегда занималась фотографией, но профессионально только последние три года. И тут мои связи в Лос-Анджелесе пришлись очень кстати.

Она засмеялась, застенчиво и чуть-чуть самоуверенно. И посмотрела мне прямо в глаза.

Сабина в Голливуде — актриса, продюсер, Young Urban Professional?[23]Понятная и близкая Сабина, которую я знал, превратилась в человека из другого мира. Я видел, как стремится она вернуться в привычную среду, полную шумных пустобрехов. И мне захотелось немедленно выйти вон.

— Боже, — сказала Нора, — как интересно. Где ты играла? И какие фильмы выпустила?