Читать книгу "Их последняя встреча - Анита Шрив"

Он знал, что она не простит ему того удовольствия, которое он испытывал, когда писал: чувственного и осязаемого, какого-то сотрясения, которое проходило по телу, когда это срабатывало. Он всегда «писал» в голове, на вечеринках стремился оказаться у письменного стола. Иногда он думал, что это единственный честный канал связи с окружающим миром, а все иные попытки, включая брак (Господи, особенно его брак), потерпели крах из-за его чрезмерной боязни обмануть ожидания и не оскорбить чувств. Но удовольствие противоречило представлению Регины о работе: человек должен чем-то жертвовать и быть в состоянии постоянного умственного страдания. Чтобы умиротворить ее, Томас иногда рассуждал о муках творчества, о борьбе за преодоление «писательской блокады».

Он писал в спальне дома, который они снимали в Карен. Дом представлял собой широко раскинувшуюся каменную оштукатуренную виллу, построенную на британский манер, с паркетными полами и окнами с освинцованными переплетами. Полог бугенвиллий цеплялся за верхушки эвкалиптовых деревьев, и все это сплеталось в нечто большое и яркое.

За домом был высажен кактусовый сад — карнавал гротеска: длинные скользкие зеленые и желтые ракеты с шипами-кинжалами, способными убить человека; деревья с грушевидными плодами на концах, которые птицы склевывали до того, как до них успевал добраться человек; уродливые дутые пни, время от времени превращавшиеся в очаровательные красные бархатистые цветы; гигантские коричневые молочаи с молящими руками, сотнями рук, воздетыми к синеве экваториального неба. По краям галечной дороги, ведущей в город, в воздухе раскачивались десятки джакаранд, смыкаясь в центре над головой. Каждый ноябрь они устилали землю толстым ковром лиловых лепестков, которые Майкл, садовник, сметал в кучи и сжигал. В саду стоял запах, похожий на запах марихуаны (только слаще), иногда вызывая у Томаса ощущение, будто он обкурился. По ночам деревья выстилали новый лиловый ковер, и, возвращаясь рано утром из магазина с пачкой «Плейерса» (и молоком для хлопьев, если не забывал), Томас проходил по опавшим цветам в состоянии, близком к блаженству.

Он просыпался вместе с птицами и прислушивался к незнакомым звукам: трели крошечных зябликов, кошачий вопль павлинов, визг ибисов, ритмическое постанывание птиц, названия которых он не знал (возможно, они были просто голубями). Однажды в окно спальни он увидел, как потрясающе расцвело дерево. Листья его были синевато-серыми, и в этот день оно взорвалось фейерверком маленьких желтых пушистых шариков, тысяч и тысяч шариков вмиг — и комната наполнилась лимонно-желтой дымкой. Это было одним из тех маленьких чудес, которые он уже привык ожидать от Африки. Одно из скромных деяний Божьих.

И эти «деяния» были повсюду: воин масаи[16], чья нагота была прикрыта одной набедренной повязкой, опирающийся на свое копье в ожидании лифта в отеле «Интерконтиненталь» и тем временем забавляющийся с калькулятором; припаркованный перед мазанкой «мерседес» последней модели; профессор химии в университете, не знающий ни даты своего рождения, ни даже собственного возраста и искренне удивляющийся, что кого-то это может интересовать. Даже ландшафт был противоречивым. Проснувшись в разреженном воздухе Найроби в пуховом спальном мешке (по ночам было чертовски холодно) и отъезжая затем на тридцать миль к западу, он оказывался в пустыне, такой гнетуще жаркой, что здесь рос только колючий кустарник. Обеспеченные самозащитой до предела, эти колючки были лучшим примером дарвиновского естественного отбора.

Он бросил в соломенную корзину с манго папайю и плод пассифлоры и передал ее худощавому азиату за самодельным прилавком. Томас не желал торговаться, хотя продавец, возможно, этого ожидал. Регина считала торговлю делом чести, частью кенийского культурного опыта. Не торговаться — значит способствовать инфляции, утверждала она. К тому же из-за этого американцы выглядели в глазах местного населения простаками, легкой добычей. Они таковыми и являются, отвечал Томас, к чему же притворяться? И что плохого в том, если ты простак? Разве Иисус не был простаком, коли уж на то пошло? Впрочем Томаса, человека не очень религиозного, было трудно заставить продолжать этот спор.

Кения была не чем иным, как страной противоречий, страной нервирующей, иногда пугающей. Однажды в субботу, не так давно, они с Региной ездили в психиатрическую лечебницу в Джил-Джил, где она проводила исследования, и он пустил свой «форд-эскорт» по крутым поворотам эскарпа на дно Рифтовой долины[17]. Торец машины яростно вибрировал на корявой грунтовой дороге. На Регине было ее любимое платье: тонкое, типа блузы, из темно-красной хлопчатобумажной ткани, плотно облегающее грудь и бедра. Регина была женщиной роскошной, и она в себе этого очень не любила. А он раньше восторгался. И сейчас мог бы, если бы она не испортила эту восторженность физической нелюбовью к самой себе.

У нее были густые черные волнистые волосы, которые не поддавались укладке и часто окружали лицо словно проволокой, и маленькие глаза, а между густыми бровями залегли глубокие вертикальные складки, придававшие лицу сосредоточенное выражение. Но в машине, в солнцезащитных очках, она в тот день выглядела почти шикарно. Помада на ее губах (что уже большая редкость) была словно розовый иней, который просто сводил его сума.

Лечебница представляла собой ряд зданий из цемента и белой жести, расположенных наподобие армейских казарм. Люди лежали и сидели на просмоленном дворе в истрепанных рубашках и шортах — своей единственной одежде. Чистота была здесь чем-то невозможным, а зловоние в этой жаре — просто невыносимым. Люди протягивали руки к Томасу и Регине, пытаясь коснуться их, и, когда им это удавалось, шипели, словно обжегшись о белую кожу. В отделении для буйных с зарешеченных окон свисали голые люди. Здесь были шизофреники и туберкулезники, пораженные проказой или сифилисом. Их гид, луо[18]в костюме в тонкую полоску и белоснежной рубашке (что казалось немыслимым в этих условиях) сообщил Томасу и Регине, что все эти люди официально признаны психически больными. Жизнерадостно смеясь, принимающий их хозяин показал кухню, где воняло гниющими отбросами. Пациент, монотонно напевающий что-то себе поднос, вытирал, покачиваясь, грязной, почти черной тряпкой пол. Резчики ананасов, которым разрешалось пользоваться ножами, были заперты на время работы в клетках. В женском отделении женщины носили зеленые рубахи, каждую неделю им брили голову. Большинство людей лежали на горячем черном асфальте, безразличные ко всему или спящие. Одна женщина закатила свою рубаху на голову, оголив себя ниже талии. Когда обход закончился, они выпили со своим гидом чаю из тонких костяных чашек в комнате, уставленной английским антиквариатом, — официальное мероприятие с многочисленными напряженными паузами в разговоре. Даже Регина была молчалива, удрученная картиной словно выставленного напоказ страдания и сбитая с толку элегантной небрежностью администратора. Вернувшись домой, они забрались в постель, слишком уставшие, чтобы говорить. После этого они не ели несколько дней.