Читать книгу "Домашние задания - Якоб Аржуни"

— Большинству из вас, полагаю, известно: моя жена больше пяти лет находится под регулярным наблюдением психиатров. И сейчас она снова в клинике, а именно с последнего вторника. Значит, она написала эти электронные письма там и оттуда же их разослала. Я, надо сказать, потрясен: пациенты, которым прописаны сильные успокоительные и другие психотропные лекарства, получают доступ к компьютерам и тем самым к весьма своеобразному миру Интернета. Хотя я не интернет… юзер, как говорят теперь, итак, хотя я им не являюсь… — К своему ужасу, Линде почувствовал, что залился краской. Ведь его посещения на особых сайтах были зарегистрированы, но всего два-три раза. Он быстро продолжил: — Тем не менее я знаю, конечно, из прессы и телевидения, чего там можно насмотреться. Ну представьте себе пациентку, решившую после двадцати лет брака возложить ответственность на своего супруга за все, что в ее жизни пошло вкривь и вкось, или за то, что ее мечты не сбылись, и которая лишь несколько дней назад пыталась разгромить наш общий дом и теперь под воздействием лекарств пробирается сквозь современные Содом и Гоморру! На сколько секс- и порносайтов могла она там наткнуться? Ночью, одна, без наблюдения медперсонала, в холодном неоновом свете больничных ламп. Итак, мы имеем следующее: таблетки, фрустрация, ненависть к себе и прямо перед глазами, то есть на экране, — возможность, а лучше сказать, подсказка, как можно всерьез навредить мнимому виновнику ее жалкого состояния. Наверняка при этом сыграло определенную роль то, что у нас с дочерью раньше, еще до того, как она попала в пубертатный водоворот с известным вам ужасным итогом — шесть месяцев назад она пыталась покончить с собой, — как бы то ни было, мы с ней до этого имели такие задушевные отношения, какие только могут быть между отцом и дочерью, и Ингрид иногда прямо-таки ревновала к ним. Но я убежден, что и без этого Ингрид, в ее теперешнем состоянии, не испытала бы угрызений совести, выдумывая жестокие и безумные обвинения, содержащиеся в этом письме, лишь бы это могло причинить мне страдания!

Линде сделал паузу. Кроме скрипа нескольких стульев ничего не было слышно.

— Да, наш брак несколько лет назад, как говорится, дал трещину. Все больше и больше выявлялось расхождение интересов, предпочтений, ожиданий, даже намечались взаимоисключающие жизненные принципы. Но разве это может быть извинением или хотя бы причиной того, чтобы погубить другого? А все, о чем говорится в письме, преследует только одну цель: уничтожить. Безразлично, как и чем. И мне очень жаль, что вы стали невольными свидетелями этой жалкой, презирающей всякую мораль и традицию семейной распри. Я сам кажусь себе примером из сборника советов супругам, а именно из главы «Крайне тяжелые случаи».

Послышалось несколько сдержанных смешков.

— Помните, я говорил вам о своей неопытности. Я имею в виду, что в последние недели мне следовало заметить признаки того, что у моей жены нервы на пределе и она, возможно, замышляет своего рода окончательное освобождение. Но даже если после всего случившегося вам это покажется невероятным — я по-прежнему хорошо помню, как сильно когда-то любил ее. И какими бы ни были причины изменения ее личности, я полагаю, что они таятся в ее детстве, они очень важны, то есть основательны, хотя и сегодня мне неизвестны. Можете назвать меня дураком, невнимательным или недостаточно чутким человеком, но поверьте: я не плохой человек, я лишь не сумел сделать счастливой мою жену.

Линде медленно закрыл рот. Какое-то время он сидел неподвижно, затем глубоко вздохнул, так, что всем это было заметно. Изменившаяся атмосфера в зале говорила, что он перетянул как минимум часть присутствующих если и не на свою сторону, то, по крайней мере, на некую нейтральную позицию наблюдателя. В первый раз с начала своей речи Линде оторвал взгляд от столешницы. Обведя взглядом коллег, он увидел рядом с задумчивыми, ошеломленными лицами много гневных, что было ему только на руку. А на что или на кого был направлен их гнев? На обезумевшую женщину? Или на ее жертву? На капризы судьбы? Потому-то никто ничего и не спросил. Нечего было им ни сказать, ни спросить, как ни хотелось выплеснуть свою злобу.

Значит, он сам поможет им облегчить душу.

— Некоторые из вас наверняка теперь задумаются: случайно ли совпали по времени такие два удара судьбы, как поступок Ингрид и несчастный случай с Пабло? Может быть, Пабло узнал об электронном письме и поэтому сел в машину в состоянии стресса…

Линде мельком вспомнил о разговоре с главным врачом несколько часов назад. Тот сказал ему, что, даже если Пабло вскоре придет в себя, он наверняка ничего не вспомнит о последних днях и неделях.

— На самом деле еще раз подтверждается банальная мудрость: «Беда никогда не приходит одна». Конечно, была важная причина, чтобы Пабло, обычно не употребляющий алкоголя, напился, а потом еще и сел за руль. Но — возможно, к счастью? — фантазии Ингрид не играли в этом никакой роли. И хотя все вы знаете Пабло и, надеюсь, достаточно высоко его цените, а потому желаете знать, что привело к драме, я только незадолго до нашего собрания понял, что повод для собрания и причина несчастья с Пабло имеют общую подоплеку.

Линде обратился к Брунсу:

— Ты разрешишь мне сказать об этом? Несмотря ни на что, мы обязаны поговорить об уроке в прошлый четверг, а я бы очень хотел самое позднее в два часа опять быть в больнице.

Брунс выглядел немного озадаченным.

— Да… если ты так считаешь.

— Спасибо, Герхард. Как на моем спецкурсе «Немецкие писатели послевоенных лет и их анализ истории Третьего рейха» могло случиться, что Оливер Йонкер пожелал дедушке и бабушке одной соученицы погибнуть в газовой камере…

Возмущенный шепот перебил его:

— Такого не может быть!

— Надо же!

— Вот это да, оп-па!..

Брунс сказал, что он уже в четверг всем сообщил о выходке Оливера. Значит, многие при этом отсутствовали; это возмутило Линде. Теперь только бы отвести внимание слушателей от неприятной темы.

А вслух он продолжил:

— Я знаю, знаю, это звучит ужасно. Но сперва послушайте, как это получилось… — Линде подождал, пока шепот уляжется. — Его одноклассница Соня Кауфман с самого начала спецкурса постоянно утверждает, что немцы по-прежнему народ нацистский, всегда готовы начать все сначала и так далее. Каждый слышал эти речи — даже если теперь они, к счастью, уже не звучат так часто. Кстати, нужно заметить, что Соня, очевидно, находится под сильным влиянием своей матери, которая сразу после того урока назвала меня по телефону «ничтожным говнюком-антисемитом», поскольку я не желал понять, почему я, как и любой немец, не имею права критиковать политику Израиля…

Зал опять забеспокоился. Кто-то в сердцах выдохнул: «О Боже!» Кто-то пробормотал достаточно громко, чтобы все могли услышать: «Ну, опять завели старую шарманку!»

— Но вернемся к ее дочери. С самого начала курса на меня произвело большое впечатление, как молодая девушка двумя-тремя услышанными дома фразами может мешать целому классу мыслить свободно, самостоятельно. Фактически Соня добилась того, что дискуссии на занятиях переходят к абсурдным взаимным подозрениям, а порой сводятся и к прямым оскорблениям. Своей постоянной, крайне агрессивной позицией она до такой степени запугала одноклассников, что далеко не каждый осмеливается высказать что-нибудь, кроме таких же пафосных обывательских общих фраз, чтобы только не попадаться ей на язык. Чем дальше продвигался мой курс, тем меньше у меня оставалось возможностей дать простор любознательности и желанию понять друг друга. Весь класс, по-другому не скажешь, — в страхе. И в последний четверг, произнося свою обычную тираду, исполненную ненависти, Соня заметила по поводу родителей Оливера, что с ними у нее ассоциируются только «сосиски» и «хайль Гитлер!»…