Читать книгу "Футбол 1860 года - Кэндзабуро Оэ"

— Жители деревни уже давно привыкли к тому, что болезнь вступила в критическую фазу. Но они научились искусно скрывать это от посторонних, приезжающих сюда, — сказал настоятель таким тоном, будто разглашал тайну.

— Но все-таки что за человек этот король супермаркета?

— Плохой он или хороший — это тебя интересует? Ничего плохого сказать о нем не могу, Мицу-тян. Если же говорить о его торговых делах, то, скорее, плох не он, а как раз деревенские. И уж если кто и достоин порицания, так именно они. Хотя бы тот же случай с курами. Иногда я начинал опасаться, не замышляет ли он зла против деревни, но в данный момент ничего плохого сказать о нем не могу.

— Тем не менее он вызывает у вас неприязнь. И я все-таки думаю, что в его действиях есть что-то плохое для деревни в целом.

— Мы испытываем нечто большее, чем просто неприязнь, — грустно сказал настоятель, строго взглянув на меня. — Это трудно объяснить, Мицу-тян. Ясно одно — болезнь вступила в критическую фазу!

И настоятель, чтобы избежать следующего вопроса, взял поудобнее пакет с рисовыми лепешками и ушел.

Получив на почте «удобное приспособление для уборной», мы направились домой. По дороге жена зашла в универмаг и купила рисовых лепешек для нас и для семейства Дзин. Хотя жена, для которой деревня была чужой, и не могла оставаться равнодушной к неприязни, даже чувству протеста против превращения винного склада в универмаг самообслуживания, тем не менее для нее это не могло послужить препятствием, чтобы войти в него. Выйдя из универмага с покупками и полученной в качестве премии зеленой виниловой лягушкой, жена недовольно сказала:

— Это первый мой выигрыш после замужества.

Когда мы распаковали «удобное приспособление для уборной», оказалось, что это примитивное устройство, состоящее из двух — верхнего и нижнего — U-образных перилец, соединенных стойками. Я представил себе, что объяснить Дзин, как пользоваться этим приспособлением, дело совсем не легкое. Она, гораздо язвительнее любой из женщин, толпившихся перед универмагом, скорее всего, отвергнет его, заявив: «Мура!» А может быть, еще и заподозрит, что все это я специально придумал, чтобы посмеяться над ней.

Я поручил жене объяснить Дзин, как пользоваться «удобным приспособлением для уборной», а сам позвал во двор ее детей и, уничтожая один за другим ростки беспокойных мыслей о короле супермаркета, собрал целую охапку обрывков веревки и рифленого картона и развел небольшой костер. Дети уже знали о гибели кур. По их словам, молодежь, чтобы не воровали сдохших кур, охраняет птицеферму. Бывший корейский поселок, застроенный многоярусными курятниками, похожими на грязные ульи, разгороженные сетчатыми перекрытиями, чтобы просыхал куриный помет, окутан сейчас густым облаком вони. Сегодня утром последние куры подохли в своих тесных курятниках. Дети Дзин с приятелями побежали туда, но сторожа прогнали их.

— Молодые ребята, а злые-презлые! Мы-то чем виноваты! — рассказывал старший мальчик, спокойно и в то же время с хитринкой: мол, не поймешь, чего они привязываются. — Кто станет воровать их дохлых кур? Разве только они сами, эти злыдни!

Отощавшие дети Дзин дружно рассмеялись. Их смех явно свидетельствовал о высокомерии и отчужденности старших по отношению к молодежной группе, потерпевшей провал с разведением кур. И тогда я впервые ощутил жалость и к королю супермаркета, которого воспринимают как оборотня, и к молодежной группе, которую старшие атакуют со всех сторон. Позиция, занятая по отношению к молодежи этими людьми, как раз теми, кто использовал в своих целях демобилизованных и заставил их сыграть определенную роль — кульминацией этих хулиганских действий явилась гибель брата S, — строилась на глубоко укоренившихся недоверии и пренебрежении. Я смог осознать это лишь теперь, став старше покойного брата, когда вырвался из деревни и получил возможность объективно взглянуть на ее повседневную жизнь. Раньше деревенские дети, не в пример взрослым, как идолам поклонялись бунтующей молодежи, а теперешние — так же равнодушны к молодежной группе, как и взрослые. Костер погас, и на земле остался черно-грязный купол сгоревшей бумаги. Дети стали топтать его, хотя это было и ни к чему. Жена, вернувшись из флигеля, сказала детям:

— Бегите скорее домой, там есть рисовые лепешки.

Но они пропустили ее слова мимо ушей и продолжали затаптывать остатки костра. Разговоры о еде задевали их не по-детски развитые щепетильность и самолюбие. А может быть, они так отощали потому, что, глядя на мать, проклинающую свой непомерный аппетит, причину всех ее горестей, возненавидели еду.

— Дзин довольна, Мицу, — сказала жена.

— Она не удивилась?

— Сначала, взглянув на приспособление, она сказала: «Мицу, видно, решил подурачить меня», но я ей объяснила, что сама его заказывала. Дзин так и сказала: «подурачить».

. — Вот оно что. Когда я был маленьким, здесь, в деревне, слово это было самым распространенным. Мать, стоило нам пошутить, всегда сердилась и говорила: «Мать хотите подурачить?» Ну а как ты думаешь, пригодится Дзин наша новинка?

— Думаю, пригодится. Нужно, правда, следить, чтобы она не свалилась с этого сооружения, но первый эксперимент прошел успешно, — сообщила жена, не вдаваясь в подробности при детях, которые замерли, прислушиваясь к нашему разговору, и неожиданно: — Дзин спросила, и я рассказала ей о нашем ребенке.

— Ну что ж. Когда приносишь такую вещь, естественно, хочется, поделившись сокровенным, сгладить испытываемую собеседником неловкость.

— Но если бы ты, Мицу, услышал, что сказала об этом Дзин, твоя доброта к ней моментально бы испарилась. Я, правда, не согласна с ее мнением, но все же… — сказала жена, преодолевая внутреннее сопротивление. — Дзин сказала, что ненормальность ребенка, возможно, результат твоей наследственности.

Я вздрогнул, точно обжегшись. Такое способно было вмиг вымести из моего мозга засевшего там короля супермаркета. Покраснев от тревоги, нависшей черной тучей, тревоги, будто на меня обрушился неведомый враг, я постарался собрать силы для самозащиты.

— Оснований для такого умозаключения фактически нет почти никаких. Когда я учился еще в начальной школе, однажды тело мое свела судорога — вот и все. — Жена, тоже покрасневшая после того, как лицо мое залила краска, тут же меня раскусила. — Тело мое свела судорога, и я потерял сознание на школьном вечере, — продолжал я, погружаясь в глубокий покой, вернувшийся ко мне после первого потрясения, и в то же время ощущая буквально на вкус непереносимый жар злобы, разлившийся по всему телу.

Дети Дзин пронзительно расхохотались. Своим смехом они без зазрения совести обливали презрением меня и жену, восстановив в свою пользу психологический баланс; когда же я сердито глянул на них, они, продолжая смеяться, убежали к своей разжиревшей матери и рисовым лепешкам.

А мы с женой вернулись к очагу. Опасаясь, что в ее душе — она ведь будет пить и сегодня вечером — разрастется подозрение, я почувствовал необходимость подробно рассказать ей правду о злом духе, внезапно вселившемся в меня тогда, в детстве, на школьном вечере.